О чудесном

— Сами справимся, — задумчиво сказал Савельич. — Не впервой.

В это время в комнате Саши раздалось шипение. Все замерли. Но потом снова — мертвая тишина. Тут гигант Савельич вместо того, чтобы постучать, разбежался и, как самый храбрый, тяжестью рухнул на Сашину дверь, сразу же вышибив ее, у него уже не было сил терпеть непонятное. Дверь рухнула с грохотом. В середине комнаты на стуле сидел Сашок, вроде бы свойственный, не жуткий, но глаза горели мутным огнем.

Старушка Бычкова со страху первая подбежала к нему и, нагнувшись, посмотрела в лицо.

— Ты какой-то неродной стал, Саш, — прошамкала она. Но гигант Савельич прервал ее.

— Что случилось, Курьев? — заорал он. — Отвечай!

Высунулась Таня Сумеречная, не утерпев. Саша лизнул воздух и ответил:

— Да так, ничего. Только вы все на моих глазах изменились. Бычкова Анна Мироновна словно воздушная струя стала. Варвара померла. А вы, Савельич, еще больше стали, только не по-нашему. А Таня — та вообще, я ее душу видел. Малышка Катя умнее всех стала и жуткая. Потому я и сомлел, — закончил Саша.

Старушка Бычкова совсем онемела.

— Что ты ум мой пугаешь, Сань? — взвилась она. — Я ж за него в ответе! Ты что?!

Саша встал со стула. И тут все увидели, что лицо его опять меняется (хотя сам он, может быть, на это не обращает внимания). Исчезает плавное человеческое выражение, горят не только глаза, но и ум. И появляется что-то далекое, призрачно-глухое. И ушки — да, да, ушки быстро шевелятся.

— К психиатру его! — завопила старушка Бычкова и перепугалась своих слов.

Вышедшая из глубинки Варвара (и все слышавшая) вдруг поверила, что она умерла, — ни во что Варварушка в жизни никогда не верила, а вот в то, что она умерла, — поверила.

— Почему же я тогда думаю, — шепнула она помертвевшими губами.

Таня Сумеречная была на грани распада. Одна малышка Катя внезапно стала веселиться. А Саша все менялся и менялся. Губа выпятилась, глаз поумнел, но в потустороннем смысле, и волосы на голове — как-то страшно, на глазах присутствующих — стали медленно расти, разбросанные.

— Галлюцинация! — закричала Люба и осеклась, словно не поверила сразу в свои слова.

— Где мы, где мы? — шипел, однако, Саша. — Какие-то стали необычные!

Старушка Бычкова в отчаянии посмотрела на Савельича — он как был гигант, таким и остался. И Любочка Розова светилась по-прежнему. И Сашин шкаф вроде бы был на месте. А вот что Варвара осталась прежняя — в это старушка Бычкова уже не верила.

— Плясать, сейчас будем плясать! — закричала вдруг Таня Сумеречная, запрокинув голову в потолок.

Что тут сразу началось!

Чтоб скрыть ужас иного восприятия реальности, гигант Савельич первым пустился в пляс. Ноги он задирал высоко, почти до висячей с потолка лампы, и, гордясь, норовил показать себя перед изменившимся Сашею. Старушка Бычкова старалась не отставать от него, как бы в паре с ним, но сил не было плясать так высоко. Таня Сумеречная обняла Любочку, но в танце своем стремилась увести ее в коридор — подальше от всяких космических «галлюцинаций» (так бормотала она в ухо Любочке, а та только повторяла, что она всех любит, даже галлюцинации, и готова их расцеловать).

Вихрем металась на полу малышка Катя.

А Саша, если только он еще был «Сашей», стоял окаменевши (хотя волосы и росли), как герой пустынных превращений.

— Безумие, безумие! — закричала Варвара, хотя она уже была мертвая. Не хватало только интеллигента Пети (он наверняка бы спел свои сумасшедшие песни). Савельич пляски, однако, не выдерживал и крушил, что подвернется под ноги. То самовар с комода опрокинет, то чайный сервиз в шкафу разобьет, то головой портрет Саниного деда раскрошит. Тане Сумеречной показалось тогда, что дед в отместку сошел с портрета и принялся плясать вместе со всеми, наполовину невидимый, но хитрый и не забывший мир. И по-потустороннему крякал при этом.

На полу сочилась живая кровь.

Любочка слышала стоны, но в своей собственной душе.

Был бы ее муж Петя с ними, то он, не будь дурак, заглянул бы в оконце — мол, что там с миром, но ничего путного все равно бы не обнаружил. Мир как был странным, таким и оставался.

— Мудрецов на земле мало, вот что, — задумчиво проговорила Варвара совершенно несвойственные ей слова, как будто после смерти она стала уже совершенно другой.

— Бурю мы тут устроим, бурю! — орал Савельич, так бурно прыгая, что чуть не ломал потолок.

А Саша, прорастая, все каменел и каменел, и душа его была за миллиарды лет до творения мира.

— Пустите меня к нему! Пустите! — вдруг сорвалась Любочка и, бросив Сумеречную, кинулась к Саше. — Саня, родной! Где ты? Где ты? — она прикоснулась к нему. — Я все равно тебя люблю, ты ведь наш!

Саша согласно кивнул головой.

Внезапно в комнате потемнело. Черты людей как-то стерлись. Все натыкались друг на друга, только малышка Катя ползала между ног.

— Да, да, я сама тоже меняюсь, — бормотала Таня Сумеречная, натыкаясь на непонятные вещи, словно это уже были не стулья и столы.

— Будя! Будя! — гаркал иногда Савельич.