О чувстве, заключенном в вещах, и о магии

Что самозарождаются причудливо украшенные огромные животные – в такое поверить непросто. Сатиры – это лесные люди, которые от нас отошли, потому как когда их отлавливают, то привычкам нашим культурным и грамоте выучиваются, и потомство человеческое имеют[257]. В Шотландии и Англии они встречаются, в Скрифинии[258] и Скандинавии. Да и Плиний рассказывает о многих родах лесных людей[259].

А кто прилежно будет стараться, чтобы и созерцать [природу] и что-то мастерить, тот славно приобретёт и совершит больше, чем сказать я в силах, из тех вещей, что Творцу принадлежат, надлежащим образом осмысливая знамения в небесах, на земле и в море. Искусство летать мне кажется вероятным, потому что те, кто по канату ходят, они, считай, плавают по воздуху. Если какой-то человек, питаясь как требуется и ограничивая себя, снискает для себя ту же лёгкость, которая есть у канатоходцев, и приделает себе крылья наподобие как у журавля, разобравшись, как тому удачно подражать, так чтобы на руках были крылья, а на голенях и бёдра – перья, может, и летать будет в силах… Но не так же легко как плавают, такое посложнее… Перемещаться будет из города в город, а то и от одного острова к другому, если второй неподалёку, за один полёт. Кто может, тот пусть об этом поразмыслит. Без сомнения, совершил свой полёт Дедал[260]

, да и в Калабрии один человек – на пятьсот шагов[261], но когда снижался, то задел орешник, и перелом ноги перенеся, искусство это бросил. Нет на свете такого искусства. А я ведь и не искусства здесь раскрываю, а только чувство в вещах, на котором и зиждется магия[262].

Эпилог

О чувстве, [заключённом во] вселенной[263]

Итак, весь мир – чувство и жизнь, душа и тело, изваяние Бога всевышнего, во славу Его установленное, по [законам] власти, мудрости и любви[264]

. Ни о чём не горюет мир, внутри которого вершатся и жизни и смерти во множестве, служа его величественной жизни. В нас умирает [съеденный] хлеб, рождаются соки [тела], умирающие, чтобы стать кровью. Кровь гибнет, чтобы появилась плоть, нервы, кости, дыхание и семя, и проходит сквозь разные жизни и смерти, радости и горести, служа жизни нашей. Так что всё на свете всему на свете – и радость и прибыток, ведь вещи, без исключения все – милость (gratia)

целого мира, как и сам он – милость божья во славу Его. Все живые существа пребывают внутри чрева мироздания, как внутри брюха некого животного, и не думают, что чувствует мир, подобно паразитам внутри нашего, понятия не имеющим, что душой мы обладаем гораздо выше, чем их собственная, что чувствуем мы. И всё же живые существа одушевляются не блаженной мировой душой, а душами собственными, как и наши паразиты, в отличие от нас, неразумные. И пусть человек всего лишь червь в чреве мировом, всё-таки рождён он способным облечься в крылья мудрости и любви, став птицей ангельской (angelicus ales), подобно бабочке, появляющейся из шелковичного червя, или пираусте[265], летящей на свет божий – этот свет чувствует

он в себе и в мироздании[266]. Человек является завершением целого мира, воспитателем (cultor)[267] его и восхищенцем (admirator), до тех пор, пока Бога признаёт, милостью которого свет был сотворён. Мироздание – изваяние, образ, живое святилище божества и книга, куда вписал Бог, изукрасив, бесконечно прекрасные вещи, в уме своём осуществлённые, и выразил свои собственные мысли. Мироздание украсил Он живыми безыскусными изваяниями в небесах[268], а на земле изваяниями смертными и смешанной природы[269]. Но от всех них мы возносимся к Богу[270].