О девстве и браке. О покаянии две книги

1. Передают, что в древности Соломон совершил такой славный суд (3 Цар. 3:16 и след.). К нему обратились две тяжущиеся женщины; одна из них неловким поворотом во время сна задушила своего ребенка и предъявила притязания на чужое дитя; другая же, обнаруживая действительную любовь и не зная за собою вины, признавала своего сына принадлежащим ей по праву. Так как та и другая упорно стояли на своем, то судья колебался в своем решении; Соломон, конечно, не мог быть судьей скрытой тайны, когда мысли той и другой тяжущейся были ему еще не известны. И вот приведенный в недоумение, он приказал приготовить меч, и, распорядившись, чтобы слуги притворно показывали печальный вид при исполнении своих обязанностей, он велел рассечь ребенка пополам, так чтобы каждая мать могла получить по половине. Когда женщина, требовавшая себе чужого ребенка, услышала это решение, то не только осталась спокойной, но даже еще просила рассечь дитя, ведь ее не волновало при этом материнское чувство. Напротив, та женщина, которая знала своего ребенка и боялась вовсе не того, что она проиграет дело, а того, что лишится сына, выразила заботливость не о своем утешении, а о дитяти: она начала умолять, чтобы ребенка лучше передали невредимым чужой матери, нежели рассеченного на части возвратили ей. После этого Соломон, – не обладающей, конечно, божественным величием, а, как просто человек, узнавший о внутреннем расположении (матери) при помощи очевидных доказательств – рассудил, что ребенка справедливее будет возвратить той, которая чрез собственную скорбь выказала себя истинной матерью, а ту, которая не тронулась состраданием к мальчику, даже ввиду предстоящей ему смерти, Соломон объявил чуждой ему по природе, потому что, как он увидел, в ней не было любви к нему.

2. Итак, истина не укрылась; она оставалась только невыясненной вследствие притворства (другой матери); и добрая мать долго находилась в двусмысленном положении, пока оставалась в неизвестности относительно решения. Хотя это событие совершилось в прошедшие времена, однако оно описано для нашего вразумления, дабы мы могли понять, что все вымышленное может обнаружиться и все выдуманное открыться.

3. Итак, эти две, – говорю: просто две (ведь мы решили не рассуждать в этом месте о женщинах), – эти две, говорю, обозначают веру и искушение. Искушение, говорю я, от начала является виновником всеобщего (communis) греха: оно, после того как потеряло свое собственное потомство вследствие порока в телесных сношениях и душевного сна, пытается похитить плоды чуждого ему потомства. Итак, когда (человека) связывает искушение, вера (его) колеблется, (и это бывает до тех пор), пока меч Христов но сделает явными тайные душевные движения. Что же это за меч Христов? Это тот меч, о котором написано: Я пришел принести меч на землю (Мф. 10

:34). Это меч, о котором написано: «И тебе самой оружие пройдет душу» (Лук. 2:35). Узнай же, что это за меч и что это за оружие: «Слово…, – говорит (апостол), – живо и действенно и острее всякого меча острого; оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов» (Евр.

4:12). Добрый меч – это слово Божие: добрый в том смысле, что он, как исследователь сердца и печени, может отделять ложь от истины, и, пронзая душу людей, не губит их, а спасает.

4. Итак, вот что можно сказать на основании книги Царств, а также прибавить (к этому) на основании обстоятельств дела, позаимствовать из истории, взять из показаний сознания и извлечь от веры. Теперь мы рассмотрим ряд пройденных нами выдержек из книги Судей. Конечно, не для праздного разговора было совершено убийство. Но повторим самую историю.

Глава вторая

5. У иудеев был судья Иеффай. Беспокоясь неопределенностью состояния военных действий и испытывая страх пред неизвестностью исхода сражений, он дал обет такого рода (Суд. 11:30, 31): если он прогонит врагов, то принесет в жертву Богу, первосвященнику его триумфа, первого, кто только выйдет ему навстречу из ворот его дома. И так, выиграв сражение и прогнав неприятеля, он возвращается домой; и вот в самых воротах дома выходит ему навстречу дочь, полная любви и (ничего) не знающая об обете. Отец тотчас же вспомнил о своем обещании и при мысли о нем начал сожалеть, что поклялся исполнить долг обета. Горе мне, сказал он, ты, «дочь,… сразила меня; … я отверз уста свои о тебе пред Господом». А она сказала: О, «отец…, ты отверз уста свои обо мне пред Господом, делай же со мною то, что произнесли уста твои» (Суд. 11:35 и след.). И она потребовала отсрочки но только на два месяца, пока, вошедши на гору, не оплачет своего девства. Когда затем два месяца прошло, она возвратилась к отцу. Тот исполнил обет: именно такими словами нужно выразиться, коль скоро Божественное Писание не поведало нам о самом исполнении обета и избегло упоминания об убийстве родного человека.