О добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Циписеке

— Пойду погляжу, где он, — сказал Румцайс и проверил, хорошо ли заряжен его пистолет крепким жёлудем.

Прошёл Румцайс по всем ржаголецким тропкам, поглядел на Ичинском тракте — нигде Циписека не видно.

Вдруг что-то хрустнуло у него под каблуком. Наклонился он видит: что-то насыпано. Понюхал и говорит:

— Да это же трижды просеянный порох от Геллера!

Ударил он ногтем о ноготь, высек искру на пороховую дорожку, порох вспыхнул. Огонек побежал по ней сперва проезжей дорогой, потом узкой тропкой через соснячок, и Румцайс поспешил следом за ним.

Огненная дорожка привела его в скалы, где в маленькой пещере на кожаном мешочке сидел Циписек. Перед пещерой восседала Мелюзина.

— Нехорошо ты поступила, увела моего сыночка Циписека, — упрекнул её Румцайс.

— Если одно я сделала нехорошо, другое сделаю лучше, — сказала Мелюзина резким голосом и, не спеша поднявшись, дунула под крылья зимородку.

Птица вспорхнула с ладони и стала носиться между скалами. Мелюзина хотела отвести глаза Румцайсу от Циписека. Глядит Румцайс на зимородка, тот мелькает, из тени в тень перелетает.

Тут Циписек крикнул:

— Берегись, Румцайс!

А Мелюзина платком машет, и у Румцайса в ушах только ветер свистит. Надвинул он сосновую шляпу пониже на глаза и крикнул Мелюзине:

— Зови свою птицу назад, не то я в неё пальну.

— Не пальнёшь! — Мелюзина надула щёки и замахала подолом.

Румцайсу расчесало ветром бороду, будто острой гребёнкой. Направил он пистолет на зимородка, но прицелиться не смог — пистолет у пего в руке ходуном ходил.

— А сейчас я ещё лучше сделаю, — свистнула Мелюзина.

Зимородок подсказывал ей, с какой стороны дуть на Румцайса, а она знай пробирает его студёным ветром до костей. Он уж и рук не чует, еле пистолет держит.

— А что я теперь сделаю! — злобно просвистела Мелюзина и, схватив Циписека, поднялась с ним в воздух. И понесла. Зимородок указывал ей дорогу.

— Ах, чёрт побори! — выругался Румцайс, чтоб хоть немного согреться.

Мелюзина с Циписеком поднялись вслед за зимородком уже чуть ли не под самые облака.

Тут появилась Маня с горшком разбойничьей похлебки. Она протянула Румцайсу горилок со словами:

— Я знала, что тебе всего нужнее сейчас.

Румцайс отхлебнул разбойничьей похлёбки и сразу согрелся, весь холод из него вышел. Он прицелился. Грохнул выстрел, и в скалах прокатилось эхо. Жёлудь пронёсся под самым зимородком.

Зимородок подпрыгнул, перевернулся и показал Мелюзине неверный путь. Она ударилась со всего размаха о скалу и выронила Циписека, а Маня внизу подхватила его в фартук.

Румцайс продул пистолет от дыма, чтобы в нём было чисто, и говорит:

— Дай, Маня, Циписеку похлёбки, он небось тоже сильно озяб.

Как Румцайс с Циписеком без пистолета изрешетили дракона

Когда в окрестностях Ичина стали поспевать каштаны, Румцайс сказал Мане:

— Приберись в погребе, я пойду натрясу каштанов, чтобы было чем подкармливать зимой лесное зверьё.

Румцайс подсаживал на дерево Циписека, тот проверял, достаточно ли каштаны спелые, затем Румцайс тряс дерево. Вместе с Циписеком они собирали каштаны и относили в пещеру, где каштаны раскатывались во все стороны, и Маня, спотыкаясь, сердилась:

— Кабы это не для голодных зверей, повымела бы я все их метлой.

В эту пору возвращался домой возчик Шейтрочек из Либерца. Он отвозил туда плуги да косы и назад ехал порожняком. Добрый конь его Булочка бежал рысцой, и Шейтрочек мыслями был уже дома, и думалось ему о всяких домашних делах:

«Канаву для стока воды во дворе надо бы бревном заложить, а то мелковата она, после дождей весь двор заливает».

Телега ею как раз катила в направлении села Бондарева, и вдруг Шейтрочек прямо ахнул:

— Ах ты, господи, я как накликал — вон бревно валяется!

И в самом деле на обочине в канаве лежало бревно. Толстое и просмолённое, словно обгоревшее стропило.

— Лучшего бревна мне и не надо, — залюбовался им Шейтрочек. Прокопчённое дерево не отсыреет от воды.

Взвалил он бревно на телегу и поехал дальше. Удивительно только ему было — чего это его мерин Булочка, всегда такой смирный, словно перцу нюхнул: фыркает, головой трясёт и еле тянет.

«Видать, из-за мух или пить хочет», — сказал про себя Шейтрочек, а поскольку ему самому тоже пить захотелось, он остановился перед трактиром, который назывался «Под Гамбургом».

Воткнул он кнут за сиденье, под колесо подложил поленце и крикнул трактирщику:

— Налей-ка мне, хозяин, кружку пивка, да полную!

Телега с бревном остались на дороге, а сам он вошёл в трактир.

Пыл полдень, жара. На ичинской площади и на улицах — ни души. Шейтрочек выпил за одно колесо, за второе, за третье, а там и за четвёртое — «чтоб не скрипели», расплатился и вышел.

Вышел он на порог и остановился будто вкопанный: лошадь на месте, телега тоже, а бревна как не бывало. Ни на телеге, ни под телегой ни поблизости не видать.

«С каких пор стали в Ичине красть горелые брёвна?» — подумал Шейтрочек и решил поискать его. Прошёл он под башенными воротами на базарную площадь. Видит: на площади бургомистр Гумпал злится, криком исходит. На крик из ратуши повыскакивали заседатели управы.