О Феликсе Дзержинском

Товарищам пришлось пойти на хитрость. Приглашенных профессоров и врачей неожиданно ввели в комнату, где находился Дзержинский, и сказали ему:

— Вот к вам пришли врачи.

Думая, что те пришли с какой-нибудь просьбой, Феликс Эдмундович спросил:

— Здравствуйте, в чем дело?

Здороваясь с ним, один из врачей, как бы по профессиональной привычке, стал щупать пульс и настойчиво заявил, что его необходимо осмотреть.

После консилиума Феликс Эдмундович разгорячился. Он больше всего боялся, чтобы его не отозвали из Сибири до выполнения задания.

— Кто вас просил приглашать врачей? — напустился он на товарищей.

— Это приказ Владимира Ильича.

Тут только Феликс Эдмундович смирился… Величайшая скромность во всем отличала Феликса Эдмундовича. Трудно представить другого человека, который бы так ненавидел малейшую позу и фразу. Если он что-либо делал, то это исходило из глубокого внутреннего убеждения. Некоторым казалось иногда, что он даже излишне требователен к себе. Работники милиции избрали его почетным милиционером и прислали комплект обмундирования. Зная, в каком тяжелом положении находится страна, Феликс Эдмундович искренно удивился:

— Заберите это, мне две пары брюк не нужны.

Но одновременно со всем этим Дзержинский при каждом удобном случае напоминал, что чекисты не должны превращаться в аскетов, что жить надо полной жизнью и знать ее следует со всех сторон.

— ЧК не может быть узкой цеховой организацией, наша сила в связи с рабочими массами, без этой связи грош нам цена, — вновь и вновь повторял он…

Владимир Ильич Ленин всегда был для Феликса Эдмундовича выразителем воли партии и ее интересов. Под руководством шла его кипучая жизнь. И последний ень этой жизни явился глубоким символом, отражающим всю его беспредельную любовь к делу великой пролетарской революции.

Накануне, перед выступлением на Объединенном июльском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) (1926 год), Феликс Эдмундович работал всю ночь. Он готовился к речи. Еще и еще раз просматривал цифры и материалы. Тщательно писал конспект доклада по международному положению, который ему так и не удалось сделать.

Утром он пришел в ОГПУ намного раньше обычного и, застав там чекистов, спросил:

— А вы почему так рано здесь?

Лицо его было усталым… Видно было, что он плохо себя чувствовал. Наотрез отказавшись от завтрака, Феликс Эдмундович проработал в ОГПУ до полудня, дал указание, что приготовить ему к вечернему докладу, и уехал в ВСНХ.

Впоследствии в его маленьком карманном дневнике… была обнаружена запись: «Чувствую себя плохо».

Из ВСНХ Дзержинский поехал на пленум и произнес там свою незабываемую огневую речь, разящую… оппортунистов. Выступать Феликсу Эдмундовичу было трудно. Он очень волновался, переживал каждую фразу, говорил громко; и казалось, что слова шли у него прямо из сердца. Грудная жаба душила его… и, когда он заканчивал речь, чувствовалось, как ему не хватает воздуха…

Кончив речь, Дзержинский под бурные аплодисменты… сошел с трибуны, направился в соседнюю комнату и лег на диван. К нему подошли товарищи. Врачи стали Щупать пульс. Его почти не было слышно.

Когда первый приступ слабости прошел, он встал и, пошатнувшись, пошел по коридору. На просьбу отдать евой портфель, ответил:

— Я сам могу.

Придя на квартиру, он подошел к постели и, опять отклонив помощь, чуть слышно прошептал:

— Я сам…

И тут же замертво упал…

Во время пятилетнего юбилея ВЧК Феликс Эдмундович, мечтая о счастливом будущем, говорил:

— День, когда не нужна будет ЧК, будет самым счастливым днем для ЧК.

Комсомольская правда,1936, 20 июля

В. Н. ЧАЙВАНОВ

«ОПИРАЙТЕСЬ НА КОЛЛЕКТИВ»

Как-то в личном архиве я обнаружил мандат, выданный мне 11 февраля 1922 года и подписанный Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Невольно на меня нахлынули волнующие воспоминания.

В то время я работал начальником следственного и экономического отделов Новониколаевской (теперь Новосибирской) губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией и преступлениями по должности.

Тогда мы, сибирские чекисты, все знали: Москва, Лубянка, Дзержинский. Но едва ли кому-либо из нас было известно больше. Тем более, никто из нас ни разу еще не видел Феликса Эдмундовича, но стиль его работы был нам знаком хорошо. На документах, поступавших из Москвы, часто стояла подпись председателя ВЧК. Она обязывала нас ко многому, и прежде всего к строжайшей революционной законности. Сам Дзержинский представлялся нам суровым и каким-то недоступным человеком.