О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых

И, однако, именно мистики больше других могут на собственном опыте приблизиться к опыту Христа. Отказ следовать за ними равнозначен топтанию на пороге тайны, когда Страсти Христовы априори рассматривают на уровне обычных событий мира сего. Что и делает, например, Карра де Во Сен-Сир, доминиканец, профессор Семинара Эвё монастыря в Л’Арбрель, когда пытается дать свое понимание «Богооставленности Христа на Кресте». Перво-наперво он утверждает, что сама мысль о Богооставленности Христа на Кресте возникла в экзегезе и богословии лишь в XIV веке в трудах Таулера, и лишь затем ее подхватили оттуда разные мистики, в числе прочих и святой Иоанн Креста. Из чего он делает вывод, что речь здесь идет всего лишь о позднем изобретении, ничего не удостоверяющем. «Остается выяснить, до каких крайностей доходит это отождествление тоски и покинутости Господа с мистическим испытанием, по мысли все тех же авторов?» Ниже мы увидим, что такое краткое изложение истории богословской мысли применимо, хоть и с натяжкой, к Западу, но совсем неприменимо к христианскому Востоку, хотя наш доминиканец думает, что все ровно наоборот. Для него главный момент Распятия, переданный евангелистами, будет всего лишь очень человеческим криком отчаяния: «Прежде всего, Богооставленность здесь не имеет ничего общего с тем, что мистики переживают как “испытание”: это горе праведника, обреченного на преследования врагов, о котором Бог, как представляется, позабыл, раз Он не вмешивается в ситуацию»47

. Ганс Урс фон Бальтазар, один из крупнейших католических богословов прошлого века, в конце жизни назначенный кардиналом, назвал такую точку зрения «непростительной поверхностностью»48

. Но отец Дюкок не согласен с такой оценкой и считает, что она «вызвана “мистическими” симпатиями Ганса Урса фон Бальтазара». Вот тут-то и кроется основная проблема восприятия Страстей Христовых, да и всей жизни Христа. Должны ли мы постигать их только с помощью привычных нам подручных средств историка, социолога, психолога…, как мы делаем со всеми прочими обыденными событиями мира сего, или стоит дерзнуть помыслить, что здесь кроется более глубинная тайна, не поддающаяся обычным исследовательским методам, и что вместе с ней мы приоткроем и скрытый смысл, который сможет подвести нас ко всей жизни Христа и даже к смыслу жизни вообще?

Но не делайте отсюда вывод, что именно по этому пути и пошла Католическая церковь. Вот, например, слова пастора Альбера Гайяра, из Реформированной церкви Франции, сказанные им в 1974 на коллоквиуме «Коммунисты и христиане», организованном в Бегле, близ Бордо: «Среди серьезных и верующих богословов очень мало кто, поразмыслив, и в самом деле утверждает, что Бог – личность, обладающая разумом и волей. Мир иной не представляется ли нам всего лишь, как утешительное алиби, как способ избежать тоски?» Затем оратор относит на свой счет следующее утверждение: «Вечная жизнь – это определенное качество земной жизни». А из этого он делает вывод: «Неверующие христиане не отрицают того, что в вере главное. Вера ни философия, ни теизм. Это безумное пари о личности Иисуса, восставшего на всех античных богов и придавшего окончательный смысл истории и человеческим отношениям»49

. Здесь, по крайней мере, с Богооставленностью все понятно; она не уничтожена словесными хитросплетениями. И все же поясним, что пастор Гайяр озвучил здесь мнение, которое отнюдь не все его собратья-протестанты поспешат с ним разделить.

Что останется от Христа?

К Христу теперь обращаются только ради Его учения или как к возвышенной модели универсальной любви. Он превращается в великого предшественника гуманистического языка и толерантности. Конечно, Он и все это тоже, но все-таки ведь гораздо больше, чем только это. Он и в самом деле «Спаситель». Но, чтобы это понять, нужно согласиться на мистическое видение мира, Истории Человечества и жизни каждого из нас. Неприятие этого «мистического» измерения Страстей Христовых и всей жизни Христа ведет, помимо всего прочего, и к отказу от идеи «Бога, ставшего человеком», а значит к упрощенному взгляду, видящему в Нем всего лишь человека, одного из людей. А это уже полный отказ от христианской веры.

Сегодняшние экзегеты и богословы, в огромном большинстве, подходят к словам и поступкам Христа, не желая учитывать тот факт, что Он не просто человек, но Бог, ставший человеком. Они даже не признают за Ним тех даров, которые обычно щедро приписывают медиумам. Если, например, в Евангелии от Луки говорится о том, что Иисус предсказал падение Иерусалим (Лк 19: 41–44, 21: 20–24, 23: 28–31), то эти экзегеты тут же делают вывод, что все это потому, что Евангелие от Луки было написано уже после того, как все случилось, и что предсказание Иисуса Лука просто присочинил. Для них Иисус просто не мог знать этого заранее. Он ведь не был медиумом, да к тому же все и так знают, что и медиумов тоже не бывает50.