О литературе, революции, энтропии и прочем. Статьи и заметки

Всякий звук человеческого слова, всякая буква – сама по себе вызывает в человеке известные представления, создает звукообразы. Я далек от того, чтобы подобно Бальмонту приписывать каждому звуку строго определенное смысловое или цветовое значение. Но если не количество, то качество есть у каждого звука.

Ех. Р – ясно говорит мне о чем-то громком, ярком, красном, горячем, быстром. Л – о чем-то бледном, голубом, холодном, плавном, легком. Звук Н – о чем-то нежном, о снеге, небе, ночи. Звук Д и

Т – о чем-то душном, тяжком, о тумане, о тьме, о затхлом, о вате. Звук М – о милом, мягком, о матери, о море. С А – связывается широта, даль, океан, марево, размах. С О – высокое, глубокое, море, лоно. С И – близкое, низкое, стискивающее и т. д.

И вот, построение целых фраз в определенной тональности, инструментовка на определенную букву – усиливает впечатление повторяемостью этих букв.

Простейший прием инструментовки – психологически простейший – инструментовка звукоподражательная.

Ех. Бальмонт. Ремизов. Замятин.

Инструментовка определяет настроения или состояния.

Звуковая характеристика героев. Лейтмотив. Контрапункты.

О ритме в прозе

Если мы оглянемся назад, в историю литератур, то мы отметим общее явление: поэзия – в виде песен, в виде стихов – появляется гораздо раньше, чем проза, поэзия – исторически предшествует прозе, проза – является всегда высшей ступенью литературы. Причина в том, что поэзия – гораздо примитивней прозы, законы ее проще, доступней. И, в частности, это касается вопроса о ритме: ритм в прозе – гораздо сложнее и труднее поддается анализу, чем ритм в стихе. Вот почему прав А. Белый, когда он говорит: «Писать яркой прозой – гораздо труднее, чем стихами… Проза – тончайшая, полнозвучнейшая из поэзии».

Мне уже не раз приходилось отмечать, что точной границы между поэзией и прозой нет. Мы можем провести определенную границу только между поэзией метрической и прозой: первое, что бросается в глаза, это то, что в прозе нет определенного метра; есть какой-то ритм и какие-то его законы – но нет метра. Стих тонический, то есть такой, правила которого требуют лишь одно и то же число ударений в строке и не требует одинакового числа слогов или правильного чередования долгих и кратких слогов, – стих тонический уже стоит ближе к прозе. И, наконец, свободный стих – уже совершенно естественно сливается с прозой. Ех. «Горные вершины».

6-ю строку Белый рассматривает как комбинацию ямбоанапестов с пустым промежутком в 1-й строке. Произвольно, искусственно… Правильней видеть здесь дактилехореическую строку.

Таких примеров свободного, прозаического стиха можно найти много, особенно у романтиков, как Гёте, Гейне, у Блока. Эпитет «прозаический» – отнюдь не в осуждение: наоборот, раз мы признали вместе с Белым, что «проза – есть тончайшая, сложнейшая и полнозвучнейшая из поэзии», – то «прозаический стих» – есть показатель (для меня) высшего развития поэтического дара у автора, высшего развития музыкального слуха, уже не довольствующегося грубым, рубленым, метрическим стихом, а прибегающего к сложному, неуловимому ритму vers libre. Очень показательно, что vers libre – «прозаический стих» является на высших ступенях развития литературы; возьмите хотя бы французов.

Но если я согласен с Белым, что «проза – есть тончайшая и сложнейшая из поэзии», то я совершенно не согласен с ним в попытке его из аэроплана прозы – свободного аэроплана – сделать подобие привязного воздушного шара поэзии. В этой же статье Белый утверждает, что у лучших прозаиков размеренность прозы – составляет определенный метр – или приближается к определенному метру.

Ех. Отрывок из «Романа в письмах» Пушкина.

4-я строка под ямбоанапестическое строение подогнана искусственно: чистый анапест. А если считаться с логическим ударением, то еще естественней слово «предположения» – рассматривать как 4-й пэон с двумя краткими слогами. – Отчего не «предположенья»? Потому что автор хотел нарушить метр: чутье, музыкальный слух подсказал ему, что надо нарушить метр.

Ех. из Гоголя: «Небо почти все прочистилось…»

3-ю, 4-ю и 5-ю строки – естественней рассматривать как ямбоанапестические. То есть в действительности метр опять нарушен, и я утверждаю, намеренно.

Ех. Сологуб: «Гŏлŏдали| в пусты|н. И сби|лись с пути.| Нŏ в пр дсмертнŏм Отч|янии пове|рили сēр|дц м, чтŏ пыль|ный п сок| пŏд нŏга|ми – з рно,| и чтŏ ключ вая пŏд нŏгâ|ми струит|ся вода,| и ктō|пове|рил в э|тŏт ŏбман| – тŏт нăсытился пыль|ю».

6 анапестов – и стопа UUUU-. Затем опять 6 анапестов и стопа UUUU-. Затем пэон 1-й, затем 3 ямба, затем 3 анапеста. Зачем сводятся эти странные стопы? Намеренно, чтобы нарушить правильный метр.

Ех. «До последнего времени в нашем морском министерстве брали масштаб четверть дюйма за фут; но теперь, как длина современных судов стала очень большой, чертежи эти делают в меньшем масштабе». – Чистый анапест и только один ямб…

И отчего горьковский «Человек», написанный чистейшим ямбом (кажется), производит такое тягостное, удручающее впечатление? Ведь это есть точнейшее приближение к метру в прозе!