О любви

Господин де Лозен, которому он приходился внучатным племянником, посмеивался втихомолку; он был в восторге и в лице Риома видел самого себя возродившимся в Люксембургском дворце времен Мадемуазель; он давал ему наставления, и Риом, мягкий, от природы вежливый и почтительный, добрый и честный молодой человек, выслушивал их. Вскоре, однако, он почувствовал власть своих чар, которые могли пленить только непостижимую фантазию принцессы. Не злоупотребляя этой властью по отношению к другим, он заслужил всеобщую любовь, но с герцогиней он обращался так же, как некогда г-н де Лозен с Мадмуазель. Вскоре его обрядили в самые пышные кружева, в самые пышные костюмы, снабдили деньгами, пряжками, драгоценностями; он заставлял себя ждать, ему нравилось возбуждать ревность в принцессе и, в свою очередь, изображать ревнивца; он часто доводил ее до слез; мало-помалу он приучил ее не делать ничего без его разрешения, даже самые безразличные вещи; иногда он удерживал ее дома, когда она была готова уже ехать в Оперу, а иногда принуждал ее ехать туда против ее воли; он заставлял ее осыпать благодеяниями дам, которых она не любила или к которым ревновала, и делать зло людям, которые ей нравились и к которым он будто бы ревновал ее. Даже в своих нарядах она не пользовалась ни малейшей свободой; он развлекался тем, что заставлял ее причесываться заново или менять платье, когда она бывала совсем уже одета, и все это так часто и иногда так открыто, что под конец он приучил ее с вечера получать от него распоряжения относительно туалетов и распорядка следующего дня, а утром отменял все, и принцесса обливалась слезами; она дошла до того, что стала посылать ему записки с доверенными слугами, так как он поселился у нее почти сразу же по прибытии в Люксембургский дворец, и, пока она совершала свой туалет, записки эти посылались по нескольку раз, с указаниями, какие ленты она должна выбрать, а также какое надеть платье и украшения, и он почти всегда заставлял ее носить то, чего ей вовсе не хотелось надевать. Если иногда она осмеливалась предпринять что-либо без его разрешения, он обращался с ней, как со служанкой, и слезы лились часто по нескольку дней.

Эта столь надменная принцесса, так любившая выказывать и проявлять на деле самую непомерную гордость, унижалась до тайных пирушек с ним и с какими-то сомнительными людьми, – она, не садившаяся за один стол ни с кем, кроме принцев крови. Иезуит Ригле, знавший ее с детства и воспитавший ее, допускался на ее интимные трапезы и не испытывал при этом стыда, как и она не испытывала никакого смущения; госпожа де Муши была поверенной всех этих странностей; она и Риом приглашали гостей и выбирали дни. Эта особа мирила любовников, и такая жизнь протекала совершенно открыто в Люксембургском дворце, где все обращались за приказаниями к Риому, старавшемуся, со своей стороны, жить в ладу со всеми и выказывать всем почтение, в котором он публично отказывал одной лишь герцогине. Он при всех позволял себе с нею такие грубые выходки, что присутствующие опускали глаза, а герцогиня, не скрывавшая пылкости своих чувств к нему, краснела».

Риом был для герцогини всемогущим лекарством от скуки.

Одна знаменитая женщина неожиданно сказала Бонапарту, который был тогда молодым генералом, увенчанным славой, и не совершил еще преступлений против свободы: «Генерал, женщина может быть только вашей супругой или сестрой». Герой не понял комплимента; она отомстила ему за это великолепными оскорблениями. Таким женщинам нравится, когда любовники презирают их; они нравятся им, только когда они жестоки.

Глава XXXIX bis

Лекарства от любви

Прыжок с Левкадской скалы был прекрасным образом в Древнем мире. В самом деле, исцеление от любви почти невозможно. Нужна не только опасность, вызывающая усиленное внимание человека к заботе о своем спасении[113], но, что гораздо труднее, непрерывность волнующей опасности, которой, при известной ловкости, можно было бы избежать, чтобы привычка думать о самосохранении успела родиться. Я не нахожу ничего другого, кроме шестнадцатидневной бури, как в «Дон-Жуане»

[114], или кораблекрушения г-на Кошле у мавров; иначе человек очень быстро привыкает к опасности и даже находит еще больше очарования в мечтах о любимой, будучи настороже в двадцати шагах от врага.

Может быть, мы уж слишком часто повторяли, что любовь сильно любящего человека испытывает наслаждение или страх

от всего возникающего в его воображении и что нет такой вещи в природе, которая не говорила бы ему о любви. А испытывать наслаждение или страх – чрезвычайно интересные занятия, в сравнении с которыми меркнут все остальные.

Друг, желающий добиться исцеления больного, должен прежде всего стать на сторону любимой женщины, а между тем все друзья, у которых больше усердия, чем ума, поступают как раз наоборот.

А это значит – нападать, при крайнем неравенстве сил, на совокупность прелестных иллюзий, которую мы в своем месте назвали кристаллизацией[115].