О любви ко всему живому

(Замечу в скобках, что у меня и в детстве таких томсойеровских фантазий не было, напротив, я любила представить, что умрут все-все, а я останусь и обрету не столько загадочное «наследство», которое в мечтах оборачивалось старой усадьбой с чердаком, картинами и безделушками, сколько полнейшую и беззаконную свободу, и тогда уже весь мир станет моей собственной усадьбой – с неограниченным количеством безделушек.)

Поскольку грустные мысли удаются мне плохо, а лука в доме не водится, я в случае нужды открываю «Весну в Фиальте» и довольно быстро начинаю обливаться слезами – от зависти. Мне кажется, это лучший в мире рассказ, в котором использованы лучшие в мире слова, расставленные в единственно верном порядке. В тридцать восьмом году, когда «Весна в Фиальте» увидела свет, а свет увидел «Весну в Фиальте», все русские писатели должны были бы немедленно замолчать, надеть отрепья и тихим печальным строем уйти в жопу. Ой, ну тут следовало сказать про пустыню и обет молчания, но, по сути, по сути – все-таки в жопу. И естественно, все рожденные после. И особенно я. И вот тут можно уже начинать плакать.

Жалко всех: и себя, и русскую литературу, и Нину.

Единственный тайный изъян, который немного примиряет меня с ситуацией, содержится во фразе:

Все случилось так просто,те несколько восклицанийи смешков,

которые были нами произведены,так не соответствовали романтической терминологии,что уже негде было разложить

парчовое слово:измена.

Вот здесь я вскидываюсь – не как боевой конь при звуках трубы, но как старая цирковая лошадь при щелчке кнута: как это «негде»?! Как это «негде», вы что?! Как можно было сразу не разложить парчовое слово? Зачем вообще тогда было затевать все предыдущее? Ведь незачем ввязываться в историю, в которой слишком мало места. Пусть даже всего-то общего, что будет у нас, – это скамейка в парке, я и тогда постараюсь расстелить и развесить – на спинке, на ветке! – хотя бы сотканное из паутины «тайное свидание». Поймите правильно, это не для красивости и маскировки секса. Но мне просто воздуха не хватает, когда «всего лишь переспали», когда ни морозными узорами на окнах, ни тенями на потолке, ни даже пылью под кроватью нельзя написать «возлюбленный», «душа моя», «мне кажется, я сейчас умру». Без этого бессмысленно и начинать.

Потом я читаю дальше, и всему находится место. Вот «а что, если я вас люблю», вот «с невыносимой силой я пережил все, что когда-либо было между нами, начиная вот с такого же поцелуя, как этот» – то-то же! Но я уже перестала жалеть нас с литературой, и теперь жалко только ее – попусту потраченную Нину.

«Хищника надо ласкать по оружию – тогда он не боится». Это Битов сказал про ворону, но – да, так оно и есть. Конечно, потом можно по всему, но сначала по когтям и клюву.

У кого что оружие, впрочем. Кому-то надо язык в рот, кого-то сразу за член хватать, а другим целовать пальцы – обычно массажистам и музыкантам. Если мама его не любила и вы хоть пять минут поговорите перед сексом, он обязательно успеет об этом сказать. «Хочешь кофе? Мама меня никогда не любила». – «Хочу. Это тебе только казалось». А потом, в постели, в самый ответственный момент спокойно и несексуально погладить его по голове и почувствовать, как он вздрогнет и отвердеет. Потому что этот мальчик слишком много думает.

Я не знала, как тебя ласкать: ты весь – оружие, весь – пагуба.

Испугала.

Моя золотая миля проходит по улице Народного Ополчения. Двадцать минут я иду от метро и несу своей хозяйке квартплату. За это время успеваю передумать всякое. Например, что денег ужас-как-жалко, потому что купить на них можно было бы много чего – хоть новый монитор вот тут, в «Эльдорадо», хоть прекрасного хорька в этом зоомагазине. Или сочиняю какую-нибудь фигню. Забываю ее. Придумываю новую. И так далее.