О нечисти и не только

Ольха не знала только, всё ли впереди земля, или есть море, через которое никакую дорогу не проложишь… А если есть море, то, может, по зимнику вагон проедет и без рельсов? Надо бы у Саньки спросить, он на два класса старше учится и всё знает уже.

Санька о географии не задумывался. Он скучал по оставшейся в Абалаке однокласснице Верке и с досады кусал губы, представляя, как она гуляет с другими мальчишками.

Ванька как самый старший наравне со взрослыми соблюдал очередь и сидел по часам. А спал почти всегда, даже стоя.

Домовой тем более впал в спячку, отмечая только течение дней по свету и тьме за индевеющими досками вагона. На седьмой или на восьмой день положили на мешок с домовым чьё-то тело. И было это тело до того горячим, что домовой сразу же проснулся. «Не жилец», – подумал. И верно, к утру оно окоченело.

В следующие дни из вагона вытащили ещё человек шесть. Вольготнее от этого не стало, но оставшимся было уже всё равно – лежали друг на друге вповалку, временами только ощупывая своих – живы ли?

Наконец вместо привычного уже «мертвецы есть?» послышалось «разгружаемся». Люди падали в стоптанный снег, вставали на одеревеневшие ноги, снова падали и вставали, подгоняемые криками конвоя:

– Строиться! Строиться!

Ночевали в бараке. От тамошних старожилов-инвалидов узнали, что завтра им пешком по зимнику идти на север, в сторону Кочечумы. Каково оно там, на Кочечуме, никто не знал – обратно пока никто не возвращался.

Ночью домовому спать не дали. Люди, глотнув свежего воздуха, вдруг все разом принялись кашлять, да так надсадно, будто не воздухом они дышали, а каменной крошкой. Ворочались с боку на бок, переругиваясь, взрослые, метались в бреду дети – домовой обеспокоенно проверил своих, но все трое вроде дышали нормально. «Скорее бы хоть куда-то прийти», – подумала во сне Игнатова жена. «Скоро уж», – ответил ей Игнат.

Но пришли нескоро. Из абалакских Кузнецов ещё по дороге помер.

Поселение заметили издали по вышкам. Олени в упряжках радостно вскинули рога и ускорили шаг, первыми войдя в широко открытые ворота посреди широкого поля.

«Вот и дома», – понял домовой, когда Санька бросил мешок с ним в угол большой купольной палатки, посреди которой дымила железная печурка.

Новый дом ему, конечно, не понравился. В былые времена мог бы он и обидеться, и уйти, хлопнув дверью, к каким-нибудь новожилам или хоть на постоялый двор, где в большом количестве обретались такие же домовые-бобыли. Но сейчас понимал, что не всё от людей зависит. Да и куда тут пойдёшь обиду свою нянькать? На много вёрст вокруг ничего кроме снега. Ладно бы до весны живу быть – а там снег сойдёт, и поглядим.

Утром людей на участок повели лес валить. А домовой остался швы в палатке конопатить, снежные заступы делать, огонь в печке раздувать – у всех своя работа.

Вечером нарядчик удивляется – все палатки простыли, а в абалакской и пар изо рта не идёт! Посмеивается домовой. Валятся без сил Ефимовы, детей с двух сторон обнять теплом пытаются, а в самую серединку младшую – Ольху кладут.

«Это навсегда?» – молча жена мужниной руки касается. «Я не знаю», – отвечает.

Однажды не вернулся никто в палатку. Испугался домовой. Прокрался мимо собак к штабному бараку, приник к двери, слушает.

– Зря ты их оставил. Помёрзнут ведь.

– Актируешь. А я до весны больше не выйду отсюда! У самого ноги уже отморожены.

– Так поселение-то закроют, дурень! Тебе северные надоело получать?

– Не боись, Савельич, весной ещё пригонят…

У домового сердце защемило. «А как же я теперь, – подумал. – Кому я тут нужен? Неужто придётся у этих… душегубов приживать?»

К следующей ночи пришли люди в палатку. Ефимовы все, но Игнат и Ванька плохи совсем. Федотовы, Сабуровы все. У Кузнецовой два парня вроде было – один теперь.

Мантулины без мужика вернулись… Остальных конвой на участке оставил план выполнять.

А утром Савельич актировал ещё двоих из палатки.

Игнат не вставал. Бормотал что-то, по жене плакал, по детям. Конвой в палатку больше не заходил – знали, что на участок саботажники-спецпоселенцы не пойдут. А без дров и без пайки околеют через пару дней. Так чего зря пули тратить?

«Мне тепло сейчас и спать хочется», – думает жена. «Не смей!» – муж ей приказывает.

А за три месяца до этого в одном из высоких московских кабинетов, окнами выходящих на строящееся здание военной школы, беседовали двое.

– Есть мнение, – говорил хозяин кабинета своему гостю, – что мы мало внимания уделяем коренным народам севера. Не до конца взаимодействуем с ними – а ведь они могли бы вносить серьёзный экономический вклад в общее дело! Как вы считаете?

– Тут есть определённые сложности… Понимаете, туземцы они! Привыкли кочевать и охотиться. Раньше они мех купцам сдавали, ну а теперь вот инспекторам. Сдадут и снова в тайгу уходят – а чем они там заняты, как их контролировать… Не приставишь ведь к каждому кочевью по роте солдат!