О некоторых сюжетных источниках «Капитанской дочки»

На пути в Ричмонд-парк Аргайл, не открывая имя будущей собеседницы, прибегает к перифрастическому, но достаточно прозрачному описанию: «I have asked an audience of a lady, whose interest with the king is deservedly very high. <…> You have no occasion to call her any thing but Madam. <…> [A]nd if you can gain her consent, I’ll wad ye a plack <идиоматическое выражение, обозначающее твердое обещание>, as we say in the north, that you get the pardon from the king»[27]. Между тем Джини, смущенную скромностью костюма герцога и самим местом аудиенции («…this is mair like a gentleman’s policy than a royal palace»[28]

), не оставляют колебания; даже после разговора с той особой, которую герцог, стоя с непокрытой головой, постоянно именовал «Вашим Величеством» и которая в конце концов назвала себя королевой Каролиной, — девушка обращается к Аргайлу со словами: «And that leddy was the Queen herself? <…> And yet I can hardly believe it, when I heard her speak it herself»[29]

.

В этом фрагменте находят «интертекстуальное подтверждение»[30] дразнящей гипотезе М. С. Альтмана о том, что Марья Ивановна, внимательно выслушав подробные рассказы Анны Власьевны о распорядке дня Екатерины II, заранее наметила свой маршрут и, появившись ранним утром около памятника в честь побед П. А. Румянцева с уже заготовленным прошением, сразу догадалась, кто была дама, сидевшая на скамейке

[31].

Сопоставление соответствующих фрагментов приводит нас к иному выводу. Как кажется, именно отсутствие у Джини Динз абсолютной уверенности в том, что она беседует с королевой, мобилизует ее импровизационные ресурсы — речь девушки, чередующая обращения «Madam» и «my Leddy», уснащается целым набором риторических приемов, более уместных в проповеди, нежели в мольбе, обращенной непосредственно к монарху или его супруге. (Не случайно первая реакция королевы касается не сути поступившей просьбы, а ее оформления: «This is a eloquence»[32]

.) Аналогичным образом рисуется и линия Марьи Ивановны: предупрежденная рассказами Анны Власьевны, она надеется увидеть императрицу на скамейке у памятника Румянцеву; в общении же с дамой в белом утреннем платье возникает эффект неполной идентификации, который в решающий момент выведен на поверхность текста:

— Ах, неправда! — вскрикнула Марья Ивановна.

— Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув (VIII: 372).