О перспективах христианства в Европе: попытка ориентации

Конечно, это так лишь в конце концов, лишь на уровне последних истин. Даже хороший христианин не способен жить исключительно последними истинами 24 часа в сутки. Если последняя истина составляет твердое ядро христианского вероучения, его инвариантную характеристику, исторические варианты христианской культуры никогда не обходились без истин, так сказать, предпоследних, а то и вовсе полуистин. Важно, однако, видеть разницу уровней: скажем, великая мечта о Святой Руси была создана русским благочестивым фольклором, а позднее, уже в >XIX в., подхвачена и переосмыслена идеологией и литературой славянофильства, и как ее ни оценивать — вероучительного статуса в русском Православии она не имеет. Лишена такого статуса, разумеется, и формула старца Филофея о “третьем Риме”. Так и Франция могла во время оное именовать себя “старшей дочерью Церкви”, но и это не догмат французского католичества; к тому же христианский контекст в любом случае оспаривает смысл этого самоназвания, поскольку именно переход прав первородства от одного к другому является постоянным библейским мотивом, а роль “старшего брата” в притче о блудном сыне довольно неприглядна. Эмпирические факты христианской культуры, по определению, не могут являть сущности христианства в абсолютно беспримесном виде, иначе это была бы не христианская культура в веке сем, а новый Иерусалим и Церковь торжествующая. Но зато сущность христианства, достаточно четко фиксированная в новозаветных и вероучительных текстах, достаточно ясно выявляемая в большом времени истории, каждодневно утрачиваемая, но и каждодневно обретаемая заново сознанием христиан, трансцендентна любой культуре. Нам возразят, что это можно сказать не об одном христианстве, но вообще о вере, достойной такого имени. В определенном смысле — да. Однако пытался показать, почему к нашей вере это относится в принципиально большем, в принципиально более интенсивном смысле, нежели к вере иудаистов или мусульман.

Отмечу по ходу рассуждения любопытный парадокс — христианину тем легче быть толерантным, справедливым, уважительным и к иудаизму, и к исламу, чем более полно и последовательно его вера осуществляет свое доктринальное отличие от этих религий, чем более она осуществляет себя в присущем ей и только ей измерении. Напротив, как раз бессознательное перенятие чужих парадигм неизбежно приводит к конфликту, к недостойной христианства агрессии, например, за псевдохристианским антисемитизмом обычно стоит “мессианское” (могу употребить это слово только в кавычках) самосознание наций, являющее собой плагиат и пародию иудаистического концепта “избранного народа” по плоти. Идеология Крестовых походов была основана на христианской или псевдохристианской адаптации исламских понятий “джихада” и того же “дар-аль-ислам”: “священная война за Святые места” — сакральна география в истинно исламском стиле. Недаром, конечно, и провал Крестовых походов не означал и для западного христианства такой катастрофы, какой была бы для ислама утрата Мекки и Медины. Завоевав Святые Места, христианство духовно ничего не приобрело; утратив их, оно духовно ничего не потеряло. Не лишне вспомнить, что даже мирное паломничество ко Святым Местам, несомненно в высшей степени законное, непрестанно существовавшее в обиходе христианской набожности с позднеантичных времен, институционализировавшееся в Средние Века, эмоционально окрасившееся в Новое Время, все же не имеет и не может иметь в контексте христианской системы понятий столь необходимого значения, которое оно имеет по логике систем иудаизма и ислама. И некоторые Отцы Церкви, как известно, высказывали серьезные возражения против практики паломничеств. Принцип сакральной географии оспорен уже тем, что Сын Человеческий не имел на земле места, где приклонить главу; и хотя христиане обязаны снова и снова строить дл христианства земной дом, христианскую культуру, христианство снова и снова убеждается, что у него на земле такая же участь, как у его Основателя; “ученик не выше Учителя своего”.

В определенном смысле позволительно сказать, что вернулись времена “Послания к Диогнету” — незабываемого литературного памятника раннехристианской поры, в котором мы читаем: “Ни земля, ни язык, ни обычаи не отличают христиан от прочих людей. Они исполняют обязанности наравне с гражданами, однако подвергаютс гонениям наравне с чужаками. Каждая чужбина — для них отчизна и каждая отчизна чужбина”. Это написано еще до становления средневековой институциональной системы, которая, единожды возникнув, из рода в род, из века в век воспринималась как сама собой разумеющаяся данность — но затем кончилась. И снова, как тогда, у нас христианство “без христианского мира”, вера без внешней защиты, жизнь, в которой ни что не разумеется само собой.