О писательстве и писателях. Собрание сочинений

Морозец, реализм, практичность и океаническая ширь порывов и замысла — может быть, отпечаток от Ледовитого моря, оставшийся вечным на душе мальчика, — вот суть Ломоносова, в котором мы видим чисто великорусскую породу без всяких общечеловеческих (космополитических) примесей, видим чисто русский ко всему интерес и чисто русский во всем вкус, без осложнений, без навеваний. Он весь и всегда стоял на своих ногах, прочный, крепкий. Да и маяк его плавания был близок и ярок: это — великий Петр. XIX век, может быть, оттого и зашатался и замутился, что для него вообще не было яркого маяка «посредине Русской земли», — и он, особенно во второй половине, пошел или, точнее, зашатался по двум противоположным направлениям — революции и Христа.

Без теорий, без идеологии, а по сему самому без крайностей и ошибок Ломоносов более нежели за сто лет предварил то умственное и волевое движение, которое получило во второй половине XIX века имя «позитивизма» и господства «реальных наук и естествознания». Мечты Германии 60-х годов для нас были воспоминанием столетней давности. В самом деле, в духе Ломоносова и совокупности дел его содержался целый метод

, хотя он и не упоминал его, не возводил в теорию и не навязывал как теорию никому. Но от этого обстояло все дело еще лучше, полнее и правильнее. «Позитивизм», «реальные науки» и «естествознание» всегда должны оставаться фактом — без «претензий», голой хроникой истории — без «умозаключения». В этих границах они уместны и правы, могут быть плодоносны и никому не вредят. Наблюдения Дарвина превосходны как наблюдения и портятся только своим итогом: «так произошел органический мир и живая жизнь». У Ломоносова не было «итогов», поучения и философствования, и его работа вся и до сих пор стоит перед нами свеженькая, цельная, нимало не разрушенная и без запаха в себе гнили.

***