О писательстве и писателях. Собрание сочинений

В мои глаза суровыеГлядит — молчит жена.Молчу, а дума лютаяПокоя не дает:Убить — так жаль сердечную,Смотреть — так силы нет.А тут зима косматаяРевет и день, и ночь:«Убей, убей изменницу,«Злодея изведи!

Срам соседей, суета мирская, так же как и подлинная ревность — изводят мужика. Но зимние вьюги минуют:

Идет-гудет Зеленый ШумЗеленый Шум, весенний шум.Как молоком облитыеСтоят сады вишневые.Пригреты теплым солнышкомШумят повеселелые Сосновые леса,И липа бледнолистая,И белая березынька.Шумит тростинка малая,Шумит высокий клен…Шумят они по-новому,По-новому, весеннему,

Слабеет дума лютая,Нож валится из рук,И все мне песня слышитсяОдна — в лесу, в лугу:«Люби, покуда любится,«Терпи — покуда терпится,«Прощай — пока прощается«И Бог — тебе судья».

Это — пантеизм любви. И как нов и неожидан, а вместе неувядаемо светел мотив прощения: не хныкающего, не с высокомерною остаточною мыслью: «вот, я прощаю — потому что я свят, ее, хотя она и грешница». Право, это «благовестив» Зеленого Шума (и какой термин!) не меньше может сказать нам, не меньшему научить, чем другое благовестив, как-то уже слишком заглушившее в нас Зеленые Шумы, и чуткую способность внимать им. — Самая бедность, на которой он останавливается, слишком зная ее острые когти, разрешается иногда в стих кольцовской простоты и беззлобия:

В ключевой воде купаюся,Пятерней чешу волосыньки,

Урожаю дожидаюсяС непосеянной полосыньки.(«Калистрат»)

Это благодушие переходит местами в смех, великорусский, здоровый: тот смех, без которого народ наш и не перенес бы всего того, что перенес:

У людей-то для щей — с солониною чан,А у нас-то во щах — таракан, таракан!                                        Как бы нам так зажить, чтобы свет удивить:Чтобы деньги в мошне, чтобы рожь на гумне.[103]

Или, того же тона, в другом размере, о «молодых»:

Повенчавшись, ПарасковьеМуж имущество казал:

Это — стойлице коровье,А корову Бог прибрал.                          Есть и овощ в огороде —Хрен да луковица.

и т. п. Колорит почти везде не имеет кольцовской нежности, нежности Воронежской губернии, уже обвеваемой ветрами с Черного моря; он суровее, беспощаднее, но не от души поэта, а от северных губерний, где он рос и бродил, обвеваемый стужей Ледовитого океана. Однако каждый признает, что нужны были свои песни и именно народные песни и этим северным странам. Невозможно отвергнуть, что Некрасов был их певцом, давшим в стихе своем очерк северного человека, северной природы. «Мороз-Красный нос» есть эпопея великорусского севера и вместе лучшее стихотворение Некрасова, по богатству красок, по разнообразию и трогательности тонов. Мы не станем на нем останавливаться по слишком большой его общеизвестности.

Север — суров, и наивно-лукав. Чувства в нем не вытягиваются в длинную пальму, не ветвятся, не раздаются в пышную зелень, а растут приземистой березкой, коротенькой, «ядреной», стелющейся по земле. Такова любовь у Некрасова. Она физиологична, коротка, простодушна, но очень тепла. «Для наших мест» она прелестна:

Вянет, пропадает красота моя!От лихого мужа нет в дому житья:Пьяный все колотит, трезвый все ворчит,Сам, что ни попало, из дому тащит!

Ведь в этих четырех строчках — 3/4  «домашнего быта» русского народа. По уменью дать формулу, подвести итог множеству явлений, глаз охотника — Некрасова не знает себе соперничества.