О преодолении самообмана

Верхом развязности и полного пренебрежения к источникам является раздел, посвященный тестю Игоря Ярославу Осмомыслу, так торжественно воспетому автором «Слова». По поводу того, что автор поэмы обратился к Ярославу с призывом вступиться за Русскую землю, Л.Н.Гумилев пишет: «Если призыв понимать буквально, то это вздор» (стр. 336). Вздором это оказывается потому, что Ярослав будто бы был лишен боярами «не только власти, но и личной жизни» (стр. 336). Продолжу цитирование этого примечательного места, рисующего «скоростной метод» пользования источниками из третьих рук: «В 1187 г. бояре сожгли любовницу князя, Настасью, и принудили Ярослава лишить наследства любимого сына (от Настасьи), а после его смерти, происшедшей тогда же, посадили старшего сына, пьяницу, на галицкий престол» (стр. 336). До Л.Н.Гумилева дошли какие-то отдаленные сведения из галицкой истории, безнадежно перепутанные им. Разберем их по пунктам. Во-первых, сожжение Настасьи состоялось не в 1187 г., а в 1171 г., на 16 лет раньше смерти Ярослава, будто бы «происшедшей тогда же». Во-вторых, на протяжении этого 16-летнего периода нельзя говорить о слабости Ярослава Галицкого; соседние князья очень опасались грозного князя, и, когда его сын Владимир убегал из Галича, соседи боялись приютить беглеца. В 1173 г. его отправил от себя князь Луцкий, «убоявься пожьженья волости своей», а в 1184 г. князья испуганно передавали княжича с рук на руки: «Роман, блюдяся отца его, не да ему опочити у себе», (Инъгвар), «блюдяся отца его и не прия его»; ни Святополк Туровский, ни Давыд Смоленский не приняли сына Ярослава Галицкого. Даже далекий Всеволод Большое Гнездо не приютил родного племянника: он «ни тамо обрете себе покоя». Как же можно писать о том, что Ярослав был лишен боярами власти, если Ярослав выгонял законного наследника, любимца бояр княжича Владимира, и на протяжении пути в две с половиною тысячи километров только один князь, его шурин Игорь, осмелился принять изгнанника? Третьим расхождением Гумилева с историческими фактами является его утверждение, что галицкие бояре в 1187 г. принудили Ярослава лишить наследства любимого сына, то есть Олега «Настасьича». Летопись под 1187 г. сообщает совершенно противоположное. Летописец, вторя автору «Слова о полку Игореве», рисует Ярослава могущественным монархом, распоряжающимся многочисленными полководцами. Боярам, созванным к ложу умирающего князя, Ярослав твердо изложил свою волю: «Се аз, одиною худою своею головою ходя, удержал всю Галичкую землю. А се приказываю место свое Олгови, сынови своему меншему, а Володимеру даю Перемышль». После этого Ярослав Осмомысл заставил бояр присягнуть побочному сыну от любовницы - «бяшеть бо Олег Настасьчичь и бе ему мил, а Володимер не хожаше в воле его и того деля не дашеть ему Галича». Прочтя все это в летописи (или узнав каким-то иным способом), Л. П. Гумилев придал всему обратный смысл и выразил такое сомнение в адрес автора «Слова о полку Игореве»: «Призывать князя, лишенногомогу власти и влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям - абсурд, но если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем «Даниил Галицкий», то все станет на свое место» (стр. 336).

Но мы обязаны еще раз вспомнить, что ко времени написания «Слова о полку Игореве», к середине 1180-х годов, минуло уже полтора десятка лет с той поры, как Ярослав переживал «нервные травмы», и (как это ни абсурдно с точки зрения Л.Н. Гумилева), что в июле 1184 г. Ярослав послал своих воевод в помощь Святославу Киевскому против Кобяка. Почему же обращение к могущественному князю, дочь которого могла попасть в руки половцев в сожженном ими Путивле, стало абсурдом и вздором через 10 месяцев после разгрома Кобяка с помощью галицких войск?

Начиная рассмотрение аргументов в пользу своих построений, Л.Н. Гумилев обещал «твердо стать на почву несомненных фактов» (стр. 313). Ну что ж, не все обещания легко выполнить.

Не касаясь множества других небрежностей и ошибок, в изобилии рассеянных на рассматриваемых сорока страницах книги, остановлюсь на том вопросе, которому сам Л.Н. Гумилев отводит определяющее место. Сущность этого вопроса можно изложить так: Л.Н. Гумилеву кажется, что «Слово о полку Игореве» написано в середине XIII в. для того, чтобы в завуалированной форме высказать неодобрение по поводу дружбы Александра Невского с ханом Сартаком, христианином несторианского толка (стр. 331-332). Висит эта гипотеза на следующих четырех нитях «сложной дедукции»:

1. Отождествление Трояна в «Слове о полку Игореве» с христианской троицей несториан (стр. 324).

2. Признание Олега Гориславича тайным еретиком, а Бояна- агентом Олега, ездившим на Тянь-Шань (или за Кавказ) к несторианам (стр. 322- 325).

3. Отождествление Дива «Слова о полку Игореве» с монгольским божеством (стр. 323).

4. Признание князя Игоря борцом против несторианства (стр. 332 и 340).