О процессе цивилизации. Том II. Изменения в обществе. Проект теории цивилизации

Мы не будем подробно останавливаться на рассмотрении механизма взаимодействия, определяющего социальную силу центра. Отметим только, что процесс социальной централизации на Западе — в особенности на фазе «формирования государств», — равно как и процесс цивилизации, нельзя понять до тех пор, пока не будет прослежена подобная элементарная механика, выступающая и как руководящая нить для мышления, и как общая схема наблюдения. Если взять «централизацию» на описанной нами стадии образования государств, взглянуть на борьбу между различными княжескими домами с точки зрения ее участников, то станет очевидным, что для них это противостояние с центром было неким подобием современного отношения государства с «заграницей»

. Проблема заключается в том, чтобы перейти к рассмотрению тех шедших внутри

политических объединений процессов взаимодействия, которые придали центральной власти особую силу и прочность (в сравнении с предшествующим периодом), равно как и облик «абсолютизма». В исторической реальности эти два процесса неразрывно связаны: перераспределение сил внутри

политического объединения и смещение центра тяжести в системе отношений между

ними.

Как было показано выше, в ходе конкурентной борьбы, ведущейся между различными уделами, постепенно один княжеский дом одерживает верх над всеми остальными. Вместе с тем он во все большей мере принимает на себя функцию высшего регулятора всех процессов, происходящих в рамках крупной политической единицы, но сама эта властная функция как таковая не была сотворена данным княжеским домом. Она выпадает на его долю благодаря размерам накопленной в процессе борьбы собственности, вместе с переходом в его монопольное распоряжение инструментов, необходимых для ведения войны и сбора налогов. Эта функция возникает и усиливается благодаря росту дифференциации функций в общественном целом. С этой точки зрения может даже показаться парадоксальным, что на фазе образования государств занимающий центральные позиции правитель получает столь большую социальную силу; ведь на исходе Средневековья вместе с быстрой дифференциацией функций все более ощутимой становится зависимость государя от исполнителей других функций. Именно в это время расширяются и укрепляются взаимосвязи между цепочками функционально дифференцированных действий, центральная власть все больше выступает как функциональная по своему характеру. То, что получит окончательный институциональный облик после французской революции, в рассматриваемое нами время уже ощутимо, — по крайней мере, ощутимо в значительно большей мере, чем в Средние века. Ясным выражением этого является зависимость правителя от размера собираемых с подвластной ему территории денежных средств. Безусловно, Людовик XIV находился в гораздо большей зависимости от таких взаимосвязей, от разветвленных цепочек действий с их собственными законами, чем, скажем, Карл Великий. Как же получилось, что на этой фазе государь поначалу обрел такое пространство решений, такую меру социальной силы, что стало возможным вести речь о его «неограниченной» власти?

В действительности не одно лишь монопольное распоряжение инструментами военного насилия держало другие слои и представителей их верхушки (кстати, вовсе не лишенных силы) в подчинении у государей того времени. На этой фазе с присущими ей противоречиями своеобразная констелляция сил делала эти слои зависимыми от высшего координатора и регулятора. Эта зависимость была столь велика, что данные слои долгое время вынуждены были отказываться от борьбы за контроль над принятием наиболее важных решений и права голоса при подобных решениях.