О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

Живущие рядом, в одном реальном пространстве, Померанцев и Петров никогда не смогут понять друг друга, ибо очень уж рознятся их представления о действительности. По словам же Шопенгауэра «мир, в котором живет каждый из нас, прежде всего зависит от того как мы его представляем, — он принимает различный вид, смотря по индивидуальным особенностям психики» [187]. С этим же связано, по мысли философа, и человеческое счастье: «Счастливыми или несчастными делает нас не то, каковы вещи в объективной действительности, а то, какими они являются нам в нашем представлении»

[188].

Абсолютно все, что окружает Петрова, — от самых близких людей, в которых он подозревает врагов, до осеннего «холодного неба с бледно-серыми облаками» — вызывает в душе его острые приступы тоски. И своеобразным контрастом этим чувствам и настроениям выступают поведение и поступки Егора Тимофеевича. «Петров лег на постель, и тоска, как живая, легла ему на грудь, впилась в сердце и замерла (…) Со стороны катка приносился сквозь двойные рамы беспечный хохот. Это Егор Тимофеевич пускал в луже кораблики на парусах и гоготал от удовольствия» (С. 84).

Однако есть что-то, связанное с общим неблагополучием в жизни человека, что способно заронить грусть в сердце даже такого неисправимого оптимиста, как Егор Тимофеевич. Так, сначала он забегал в комнату, где лежал умерший Петров, чтобы «полюбоваться на него» и «чувствовал себя таким же важным и интересным, как сам покойник» (С. 95), а спустя некоторое время спрашивал у Николая Чудотворца, посетившего его, «отчего вот тут, в груди, под сердцем, иногда так тяжело, так тяжело», на что тот ответил: «Нельзя же в сумасшедшем доме и не поскучать порою» (С. 98).

В своем рассказе, получившем название «Призраки», Андреев стремился показать, как много в жизни человека неясного, непонятного, призрачного, иллюзорного. Все это порождает неразбериху в отношениях, непонимание, отчужденность и одиночество. Мы видим, что не слышат и не понимают друг друга не только пациенты лечебницы, совсем не чувствует к себе особого отношения Марии Астафьевны доктор Шевырев, хотя она почти открыто заявляет о своей большом любви к нему. А эта любовь, чувство само по себе прекрасное, пробуждает в ее душе несвойственный ей эгоизм, нечуткость. Она совсем не думает и не помнит об умершем Петрове, гроб с телом которого стоит в комнате, хотя не только человеческий, но и профессиональный долг требовали того. Она вся власти счастливого настроения, вызванного тем, что доктор Шевырев, в связи со смертью Петрова, не поехал, как обычно, в ресторан «Вавилон».

Нет простого человеческого понимания даже у близких родственников Петрова. Понятно, когда душевнобольному Петрову грезилось, его мать в стане врагов, но она не встречает сострадания и у старшего сына, известного писателя: он с раздражением слушает ее горестные излияния по поводу болезни и смерти младшенького. Нет в его душе столь естественного горя по поводу смерти брата, он все продолжает спорить с ним и далек от понимания, что же так сильно беспокоило и мучило того и довело до смертельной болезни.

Иными словами, все живут как-то вразброд, каждый со своей проблемой, идеей или страстью, со своей фантазией или иллюзией. За всем этим просматривается стремление человека преодолеть тяготы и неприятности жизни, обрести покой и счастье, но в результате — разбитые мечты, разочарования и трагедии. Как писал С. Л. Франк: «Все наши страсти и сильнейшие влечения обманчиво выдают себя я что-то абсолютно важное и драгоценное для нас, сулят нам радость и успокоение, если мы добьемся их удовлетворения, и все потом (…) обнаруживают свою иллюзорность, ложность своего притязания исчерпать собою (…) через свое удовлетворение полноту и прочность нашего бытия. Отсюда неизбежное для всех людей меланхолическое, втайне глубоко и безысходно трагическое сознание… сознание обманутых надежд»[189].

Мы видим, что пациентами лечебницы нередко становятся люди, которые слишком увлеклись поисками счастья, борьбой со злом или стремлением воплотить в жизнь какую-нибудь свою идею или мечту и незаметно для себя перешли допустимую грань. И доктор Шевырев, посещающий ночами ресторан «Вавилон», нередко провидит здесь своих возможных пациентов. Грань эта почти невидимая и неуловимая, как и все в этой жизни: время проходит, и уже никто не докажет, да и сам ты не в силах с определенностью сказать было ли это в действительности или только пригрезилось. Так было с Петровым, которого доктор встречал когда-то в ресторане. «Тогда у него была красивая подстриженная бородка; он смеялся, лил зачем-то вино в цветы и ухаживал за красивой цыганкой. И цыганки той нет. Она заболела… и куда-то исчезла. А впрочем, быть может, никогда такой цыганки и не было, и доктор смешал с нею других — кто знает» (С. 89).