О психологии западных и восточных религий (сборник)

889 Каждый психический процесс сочетает в себе образ и «воображение», иначе не могло бы существовать сознание, а события лишились бы феноменальности. Воображение само по себе является психическим процессом, поэтому совершенно не важно, называем ли мы просветление «реальным» или «воображаемым». Человек, который достиг просветления — или утверждает, что он его достиг, — будет, во всяком случае, думать, что просветлился. Мнение других по этому поводу для него ничего не значит применительно к собственному опыту. Даже если он лжет, его ложь все равно будет психическим фактом. И то сказать, будь даже все сообщения о религиозном опыте не чем иным, как преднамеренными выдумками и фальсификациями, мы могли бы сочинить крайне любопытный психологический трактат о распространенности такой лжи, причем придерживаясь той же самой научной объективности, с какой описываем психопатологию бредовых идей. Тот факт, что существует религиозное движение, которому множество блестящих умов было привержено на протяжении многих столетий, является достаточной причиной для того, чтобы хотя бы ввести такие процессы в область научного исследования.

890 Выше я уже задавался вопросом о том, есть ли на Западе что-либо, схожее с сатори. Если оставить в стороне рассуждения западных мистиков, поверхностный взгляд не выявит ничего такого, что подлежало бы и малейшему сопоставлению. Потенциальное наличие этапов в развитии сознания никак не сказывается на нашем мышлении. Сама мысль о том, что существует большое психологическое различие между осознанием существования объекта и «осознанием осознания» объекта, представляется пустой придиркой, которая едва ли заслуживает внимания. По той же причине никто не готов воспринимать это различие достаточно серьезно и учитывать психологические условия, которые к нему привели. Примечательно, что вопросы такого рода, как правило, диктуются отнюдь не какими-либо интеллектуальными потребностями; там, где ими задаются, они почти непременно восходят к изначально религиозной практике. В Индии йога, а в Китае буддизм оказались той движущей силой, что стояла за попытками вырваться из духовного рабства в состояние сознания, ощущаемое как неполное. Что касается западного мистицизма, в этих сочинениях хватает наставлений насчет того, как человек может и должен освободиться от «Я»-сознания и через познание собственной природы подняться над нею и прийти к единству с внутренним (богоподобным) человеком. Ян ван Рейсбрук[855] использовал образ, также известный индийской философии, — образ дерева, корни которого находятся вверху, а ветви — внизу[856]

: «И он поднимется на дерево веры, которое растет сверху вниз, ибо его корни в божестве»[857]. Еще Рейсбрук рассуждал подобно йогинам, что «человек [должен быть] свободен от образов, привязанностей и от всякой твари»; «должен быть безразличен к радости или скорби, к приобретению или потере, к возвышению или унижению, к чуждым заботам, к счастью или страху, и свободным от всякой твари». Именно в этом заключается «единство» его бытия, то есть он должен «обратиться вовнутрь». Такое обращение подразумевает, что человек глядит «внутрь, в свое собственное сердце, чтобы постичь и испытать внутреннее действие или приветствие Бога». Это новое состояние сознания, порожденное религиозной практикой, отличается тем, что внешние события более не затрагивают сознание, связанное с «Я», и не укрепляют взаимную привязанность; теперь пустое сознание открыто для иного влияния. Это «иное» влияние больше не ощущается как собственная деятельность, это уже влияние «не-Я», объектом которого выступает сознательный ум

[858]. Словно субъектное качество «Я» было присвоено или захвачено другим субъектом, который заменил собою «Я»[859]

. Это хорошо известный религиозный опыт, уже описанный апостолом Павлом[860]. Здесь явно характеризуется новое состояние сознания, резко отделенное от более раннего посредством религиозной трансформации.