В. В. Розанов

О символистах и декадентах

I

Под именем символизма и декадентства разумеется новый род не столько поэзии, сколько стихотворческого искусства, чрезвычайно резко отделяющийся по форме и содержанию от всех когда-либо возникавших видов литературного творчества. Явившись всего 10–12 лет назад, он с чрезвычайной быстротой распространился во всех странах образованного мира, очевидно, всюду находя для себя хорошо подготовленную почву, какие-то общие предрасполагающие условия. Как образчики этого рода искусства приведем два-три стихотворения:

Мертвецы, освещенные газом!Алая лента на грешной невесте!О, мы пойдем целоваться к окну!Видишь, как бледны лица умерших?Это — больница, где в трауре дети…Это — на льду олеандры…Это — обложка романсов без слов.Милая, в окна не видно луны.Наши души — цветок у тебя в бутоньерке.(В. Даров)

В несколько более оживленном размере:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,Словно лопасти латанийНа эмалевой стене.Фиолетовые рукиНа эмалевой стенеПолусонно чертят звукиВ звонко-звучной глубине,Вырастают точно блесткиПри лазоревой луне;Всходит месяц обнаженныйПри лазоревой луне;Звуки реют полусонно,Звуки ластятся ко мне.Тайны созданных созданийС лаской ластятся ко мне.И трепещет тень латанийНа эмалевой стене.

(Русские символисты, кн. II)

Два приведенных стихотворения — наши русские; вот стихотворение, принадлежащее Метерлинку:

Моя душа больна весь день,Моя душа больна прощаньем,Моя душа в борьбе с молчаньем,Глаза мои встречают тень.Я вижу призраки охоты;Полузабытый след ведетСобак секретного желаньяВо глубь забывчивых лесов.Лиловых грез несутся своры,И стрелы желтые — укоры —Казнят оленей лживых снов.Увы, увы! везде желанья,Везде вернувшиеся сны,И слишком синее дыханье…

На сердце меркнет лик луны.

То, что есть в содержании символизма бесспорного и понятного, — это общее тяготение его к эротизму. Старый как мать-природа бог, казалось изгнанный навсегда из деловой поэзии 50-70-х годов, вторгся в сферу, ему всегда принадлежавшую, им издревле любимую, но в форме изуродованной и странной, в форме бесстыдно обнаженной:

О, чудно нежная и страстная болезнь!В тебе вся жизнь моя и милый идеал!Ты звездно обняла меня, как землю плеснь,Как ржавчина в бою измученный кинжал!Ты волю мне дала, я грозен и великНе желчной грубостью, не силою, не знаньем:Усеян язвами смятенный мой язык,И заражать могу одним своим дыханьемВесталок, стариков, беспомощных детей;Всех наградить могу болезнею нагою.Я презираю жизнь, природу и людей,Смеюся над тоской, над горем и слезою.(Емельянов-Коханский)

Также и в следующем, чрезвычайно безобразном даже по форме:

Не входите, присенники!

У меня ль не ноги белые?У меня ль не руки сплетаются?Не входите, присенники!Обезумею, обессилеюЗа собольчатым пологом…Заплету я руки змеистые,Прикоснусь моих плеч обнаженных.Зацелую очи смуглые…Не входите!..(А. Добролюбов)

Этот же мотив один отчетливо выделяется и в прозе:

«О чем молишь, Светлый? Не очей ли ты жаждешь неразгаданных, сдержанного ли дыхания страсти? Не улыбки ли, одетой слезами, не росистой ли души молодости?

Я дам тебе тело девственное, бесстыдные, смелые ноги, уста опьяняющие… К ложу утреннему ты приблизься, Суровый.