О сколько нам открытий чудных..

Вот другое стихотворение о вурдалаке — «Марко Якубович». Как он здесь организовал противочувствие?

Главные действующие лица здесь совсем не Марко, а раненый басурманами пришелец, ставший после смерти вурдалаком, и справившийся с вурдалаком калуер. И такие невероятности здесь происходят, что даже с точки зрения человека суеверного они выглядят сомнительными. Судите сами.

Как мог пришелец стать после смерти вурдалаком? — Об этом у Пушкина сказано в предшествующем «Гайдуке Хризиче» (Пушкин не зря — через примечание о кровососании — связал эти две песни). Венецианские полицейские солдаты выследили пещеру–жилище семьи бандита Хризича и окружили ее. Жена Хризича умерла от жажды. На очереди был старший сын. Младший сын предложил ему свою кровь — напиться. А отмщением после их здесь неминуемой смерти от жажды и голода должно было, как известно, стать вурдалачество по отношению к врагам.

Можно понимать, что раненый басурманами гость Якубовича стал после смерти вампиром по такой же причине. Не зря ж он, появившись, просил в первую очередь пить.

Но почему ж он после смерти пришел сосать кровь сына Марка, а не тех басурман, от места стычки с которыми он, смертельно раненый, за три дня дотащился пешком — так это было близко? Почему такая неблагодарность? — Событие с сомнительным статусом реальности, — как выражается Свенцицкая. Какой реальности? — Реальности суеверного югослава.

Далее. Ну убежал вурдалак от расправы. Ну стал все же опять приходить в дом Якубовича. Но почему — не в своем облике? — Опять — событие с сомнительным статусом реальности. Опять — реальности суевера.

Да было ли все пропетое гузларом на самом деле?! Не приврал ли ему кое–что Марко?!

Это — катарсис. И возникает он от сшибки принимаемых за правду строф гузлара — с названием песни: «Марко Якубович». Назвал бы ее гузлар «Вурдалак» — было бы ясно, что он своим авторитетом гарантирует, что все так и было. А раз назвал «Марко Якубович» — именем персонажа, почти не действующего по сюжету… а лишь рассказавшего, видно, этот сюжет… — Сомнительно его свидетельство.

То есть опять мы имеем дело с выражаемой Пушкиным неопределенностью

.

Причем выражаемой вопреки Мериме (здесь я говорю не о духе Мериме, а о, так сказать, букве; дух, как я уже отмечал, у Пушкина в принципе другой, не прогрессивно–романтический). Так вот, по Мериме, с точки зрения югослава, — не было ничего сомнительного в том, что пришелец стал вампиром: Якубович же не подумал, что нельзя православного хоронить на католическом кладбище (Якубович — католик) — покойник не сможет успокоиться в земле, станет вампиром и будет мстить тому, кто там его похоронил. Что и случилось. А Пушкин этот факт опустил. Для чего? — Для выражения неопределенности в конечном итоге.

То же видим и в упомянутом «Гайдуке Хризиче».

Бо`льшая часть песни разрабатывает страдания членов семьи Хризича в многодневной осаде их, по–видимому, жилища–пещеры, страдания от жажды и преодоление ее. Жена — «находит выход» в естественной смерти–облегчении, старший сын, почти сходя с ума, — намеревается напиться ее крови, младший — предлагает ему свою кровь. Как и подобает, по принципу Выготского, стихийно применяемому всеми художниками, а в данном случае — Мериме под личиной гузлара, такое столкновение рождает катарсис: восхищение перед теми, у кого и мысли не зародилось о том, чтоб сдаться властям. Соответственно песня и называется — «Храбрые гайдуки». Множественное число применено.

Собственно Мериме, предстающий без личин, организовывает другое столкновение противочувствий: позиции издателя, для которого нравы югославов дики, — с позицией гузлара. Позицию гузлара мы только что выяснили. А позиция издателя видна из примечаний, что гайдуки это бандиты без пристанища, не любящие трудиться и живущие с разбоя. И вот какое получается уродство: средство обеспечения жизни семье — разбой — отстаивается героически вплоть до лишения себя этой жизни. Мериме уродством нужно было взорвать классицизм и противный порядок режима Реставрации. И он добился — катарсисом от столкновения таких противочувствий — сочувствия себе во Франции, находящейся в предреволюционном состоянии в 1827 году.

А в 1834 г. усомнившийся в добре Пушкин организовал еще иной катарсис.

Он — под личиной гузлара — отказался от множественного числа и назвал песню «Гайдук Хризич». Только главу семейства, мол, воспевает гузлар. А ведь Хризич деспот. По тексту и понятно и видно, что только его присутствие не дало родиться мысли у жены и детей о том, чтоб сдаться. Только из–за него сыновья аж тайком отирают слезы по умершей матери. Только под его моральным влиянием поднялись сыновья в атаку, на смерть. Это героизм сомнамбул.