О сколько нам открытий чудных..

Получается — полное приятие героини. А прототип — графиня. Плюс — Пушкин до конца жизни запечатывал подаренным кольцом–печаткой свои письма. Вот тебе и изменница, — подумал я. А потом я все же обнаружил еще 3 куплета (прочтите их). И все сошлось.

Я читал на Пушкинской комиссии доклад о стихотворениях Пушкина о поэте и в нем показал, что в 1827 году идеал Пушкина был — соединение несоединимого. Он давно уже не продекабрист, но остался верен декабристским идеалам освобождения крестьян и конституции. Он надеется на царскую комиссию по положению крестьян и на прощение царем сосланных декабристов. Он рассчитывает влиять на царя в его политике в области просвещения. В общем, соединение несоединимого.

И вот доказательства Островской, что Пушкин понял, что у Воронцовой была к нему не любовь, а любовь–измена, прекрасно согласуются с соединением несоединимого в «Талисмане». Да и нет — одновременно! Забудь изменницу, не пиши о ней стихов! — Нет. Кто старое помянет, тому глаз вон, Но кто старое забудет, тому вон оба глаза. — Вышвырни кольцо, подарок Воронцовой, раз она, любя тебя, изменила с Раевским! — Нет. Он кольцо хранит. Хранит, чтоб оно его хранило от других коварных любовей. И воспевает это в «Талисмане».

Повторяю. Идеал Пушкина в 1827‑м — мудрое сочетание крайностей. Это видно и по одному наброску того года, посвященному Одессе.

Я знаю край: там на брегаУединенно море плещет;Безоблачно там солнце блещетНа опаленные луга;Дубрав не видно — степь нагая

Над морем стелется одна.

Какова аура у таких слов, как «уединенно», «опаленные луга», «степь нагая»? — Негативная. Но она включена в ряд с противоположными оттенками: «море плещет», «безоблачно», «солнце блещет».

Возьмем «Гяура» Байрона:

О, дивный край, где круглый год

Весна природе ласку шлет.Когда же путник утомленныйС высот Колонны отдаленнойЗрит ту страну, то веселитСердца ее счастливый вид,С уединеньем примиряя,Чуть–чуть волнуясь, гладь морскаяВершины отражает гор.И прихотливый их убор,

И переливы красок чудныхВ струях дробится изумрудных,Что омывают этот край —Востока благодатный рай.

Байрон, «убегая» на Восток от Европы, от обмана Просвещения, чтоб -

Сменить наперекор всемуНа первобытный рай природыНадменной Англии тюрьму! —

Байрон сплошь принимает Восток. Его эпитеты — субъективно–оценочные. Они такие потому, что душа поэта — такова. У Пушкина же в 1827 году его душа — на последнем месте. А тропы таковы потому, что такова — противоречивая — природа одесской степи. Они объективны. Природа соединяет несоединимое, плюсы и минусы. А Пушкин, как реалист в 1827 году, ничего не отвергает. И Одесса, с ее контрастами, сыграла свою роль в становлении у него такого умонастроения.

И спасибо Наталье Кузьминичне, что породила во мне мысль, подтверждающую прежние мысли. Вот только и она б вышла на художественный смысл, а не замыкалась бы на биографии, этом все–таки лишь подспорье для настоящего постижения гения Пушкина…

Написано летом 1999 г.

Не зачитано

Не зачитано случайно. И очень хорошо. Потому что зимой того же года я прочел у Краваль сильнейшие возражения, что не могла быть Воронцова прототипом героини «Талисмана» (который, талисман, и не печатка вовсе). А могла быть прототипом только татарка Анна Гирей, восточная женщина, с которой у Пушкина был совершенно из ряда вон выходящий роман еще в Крыму,

Где, в гаремах наслаждаясь,Дни проводит мусульман… —

еще до знакомства с Воронцовой [1, 174]. И правда. Смотрите: