О теории прозы

Слово «возрождение» говорит как бы о вторичном рождении, о изменении самого человека. Изменение, которое ощущается как свое возрождение. Возрождение, которое мы знаем, оно на самом деле велико и заключает в себе Шекспира и в то же время Мольера, сцены, дома, шелка, танцы во дворе, танцующих королей, королей, окруженных свитой.

Время Возрождения – время «наполненной» жизни, срисованной жизни, я это написал для того, чтобы передать свое разочарование.

О китайской народной новелле нужно говорить, уточняя слово «новелла».

Возможно, количество читателей при сложности китайской грамоты ограничивалось. Чтение было подсобным способом создания книги.

Но совпадали ли рассказы одной и той же книги?

Возьмем подборку рассказов «Лисьи чары».

Так сказать, ее стержневой рассказ имеет твердое основание, каркас. Это рассказ о смешливой женщине, которая, любопытно отметить, сама не лиса, не одна из бесчисленных лис, она родственница писателя, она родственница простых китайцев. Живет она недалеко от леса, тут же похоронена мать одного из рассказчиков.

Случай, который рассказывается, обставлен всеми элементами быта. Человек, студент, ищет место для житья. Попадает на глухих старух, ему приходится говорить громче. У одной из них он встречает девочку, она радостно смеется при виде его, потому что смех ей заменяет разговор.

О лисах рассказывается, что они жадно читают, сохраняют старонаписанные книги.

Рассказов о лисах несколько, но традиционна встреча лисы с молодым человеком, студентом.

Здесь мы тоже видим студента и девушку, и между ними ничего не происходит.

Получается, что в определенном месте Китая живут лисы, все они женского рода, отличаясь от обычных женщин тем, что носят только готовое платье. Следует сказать, что это не специальная история лис; это отдельная, разнонаписанная и по-разному попавшая в печать картина.

То есть общее восприятие всей картины незавершено.

Рассказы, попавшие в печать, литературу, то есть под нажим типографии, они отличаются как бы припоминанием, повторением одного и того же случая.

Хочу этим сказать, что читательский, слушающий клуб этот создавал много вариантов, нащупывая сюжет.

Итак, реализм или условность реализма китайских сказок состоит в том, что сказочный мир существует как бы реально: там живут, умирают, убивают, богатеют, там есть государства, которые воюют друг с другом, там также сдают экзамены по правилам. Туда попадают не все смертные, тут важен случай (история Лю И).

Неясно, и остается неясным: то ли это существующий мир, то ли неосуществленный.

Если вспомнить вышеприведенную аналогию со зрительным залом и сценой, то жизнь на сцене, естественно существующая во время представления, идет одновременно с жизнью зрительного зала.

В этих сказках, как кажется мне, неспециалисту в области китайской литературы, изображается жизнь, много раз изменяющаяся и много раз повторяющаяся по-старому.

Династии, по которым ведется отсчет реальной жизни, в то же время династии неосуществленной программы, неосуществленного идеала.

Фантастический мир Китая не равен фантастическому миру русских сказок, русской деревни, в которой есть леший, не имеющий права войти в избу и живущий в лесу, есть русалки, но они, как мы видим в творческом изменении этого образа Пушкиным, могут мстить за нарушенное слово.

Правда, Пушкиным эта тема не завершена, мельница развалилась, а с нею были связаны обещания. Так, во время реально-театральной свадьбы князя появляется женщина, которой он обещал счастье.

Напомним, что в обыкновенном ритме, строе русской церковной свадьбы произносились как бы вызовы тем женщинам, которым было что-то обещано раньше. Это уступка преждесуществующему чувству.

Но ведь я говорю о поэтической реальности.

«Русалка» заканчивается тем, что перед князем появляется ребенок, которого он спрашивает: «Откуда ты, прелестное дитя?» А ребенок этот зачат им, и мы знаем, кто его мать, и потому возникает другой, существующий только как требование, райский мир.

Поэтому не будем удивляться построению другого мира в китайской прозе.

Мир, в который можно входить и из которого можно выходить.

Украинский мир Гоголя лишь условно соединяется с Украиной Пушкина.

Мир Пушкина реален, когда слышен крик казнимого Кочубея.

Мир Гоголя может осуществляться лишь при существовании, сосуществовании с украинским миром Пушкина.

«Тиха украинская ночь...» – пишет Пушкин. И мы слышим перенос интонации в этом двойственном сосуществовании на этот, реальный мир.

У Гоголя:

«Знаете ли вы, что такое украинская ночь? Нет, вы не знаете...»

И Гоголь ее описывает заново, анализирует свой мир. в песнях, им напечатанных.

Могу сказать, что мир Гоголя так же двойствен, как и в китайской новелле, и этот мир его Украины не завершен.

Это мир несколько демонический, потому что ведьма, овладевшая Хомой Брутом, – ведьма зла. Это мир, покоряющийся заклинаниям, странный мир, нам неизвестный, и мы не знаем, кто такой Вий, убивающий Брута.