О творчестве в науке и технике

Особенно впечатляющим был все тот же ППБ, сложившийся в химии и прочно вошедший в сознание человека со времен открытия способа получения огня. Казалось бы, не может быть никакого сомнения в том, что горение есть распад тел: ведь всякий непредубежденный человек, видя, как горят дрова в печи или хворост в костре, а тем более наблюдая пожар, видит непосредственно, как распадаются на части горящие предметы, как буквально рушатся деревянные постройки и т. д. При этом он не может не заметить, что из горящих предметов вырывается яркое пламя и темный дым, а потом остается пепел. Человеку наблюдения как бы подсказывают, что горение есть распад тела на три его более простые составные части: пламя (огонь), дым и пепел (золу). Так убедительно свидетельствует непосредственная видимость.

Начиная с далекой древности, когда огонь рассматривался в качестве одного из первоначал мироздания или даже единственного его первоначала, в сознание людей твердо вошел и удерживался до конца XVIII века ППБ: горение есть распад тел, гореть могут только сложные тела.

На протяжении целых столетий эта идея, отождествлявшая видимость с действительностью, видоизменялась в деталях, но сохранялась в своей основе неизменной.

Она выступала в качестве признания так называемой «философской серы» у алхимиков и ятрохимиков в средние века, в качестве признания «горючей земли» — в учении Бехера в XVII веке, в качестве мифического флогистона — материи огня — у Шталя в XVIII веке.

В рамках таких представлений накапливался опытный материал, необходимый для того, чтобы флогистонное учение могло быть «перевернуто», поставлено с головы на ноги, что и осуществил в конце XVIII века А. Лавуазье, создавший кислородную теорию.

Это была первая химическая революция, доказавшая, что горение не есть распад горючих тел, а есть соединение их вещества с кислородом.

Таким образом, и здесь существовавший так долго ППБ препятствовал переходу химиков от видимости к открытию действительного химизма таких процессов, как горение, окисление и дыхание. Суть же первой химической революции была та же, что и предыдущей революции в астрономии, которую совершил Н. Коперник: картина видимости была перевернута.

Обратимся теперь к физике. Здесь мы наблюдаем совершенно такую же картину: теплота трактовалась почти до середины XIX века в качестве особой невесомой жидкости (флюида), которая содержится во всех телах и может быть выдавлена из них. Так, выдавливанием теплорода объяснялось разогревание рук при их потирании одна о другую или железа при ударе по нему молотом. Об этом как будто свидетельствовала непосредственная видимость, мешавшая долгое время правильно понять, что происходит здесь в действительности.

Такой же ППБ, выдававший видимость за действительность, существовал и в биологии, где в начале XIX века еще не были найдены причинные объяснения биологических явлений. Они подменялись наивно-телеологическими. Здесь ППБ являлся препятствием на пути от телеологических объяснений, основанных на признании всеобщей целесообразности в живой природе, к каузальным. И этот барьер впервые был преодолен лишь Ч. Дарвином в 1859 году. Революция в биологии, как и во всем естествознании, завершала собой последние проявления детства естественнонаучной мысли.

В философии первой половины XIX века мы наблюдаем совершенно аналогичную картину. Здесь видимость свидетельствует как бы в пользу идеализма, иначе говоря, в пользу первичности сознания, ибо все наши поступки совершаются так, что сначала мы в нашей голове, то есть идеально, принимаем решение, а затем действуем сообразно принятому решению. Действительные же причины исторических событий, в качестве каковых выступают материальные факторы, остаются для поверхностных людей как бы замаскированными.

Абсолютизируя и гипертрофируя активность человеческого духа, Г. Гегель, как известно, пришел к признанию мистической «абсолютной идеи» в качестве первоначала всего мироздания. В итоге здесь ППБ выступил как переворачивание действительности вверх ногами. Потребовался гений К. Маркса и Ф. Энгельса, чтобы преодолеть этот барьер и поставить диалектику Гегеля с головы на ноги.

Об этом «переворачивании» гегелевской диалектики писал К. Маркс в томе I «Капитала», а Ф. Энгельс в «Диалектике природы» прямо связал в одну цепь первые революции, совершенные в химии, физике и философии. Он писал: «Гегелевская диалектика так относится к рациональной диалектике, как теория теплорода — к механической теории теплоты, как теория флогистона — к теории Лавуазье».