О верности крыс

Выходит, надо как-то всех вынести. А как ты их вынесешь, если их четверо будет? Да хоть бы и трое — всё равно времени на один бросок! От силы два ножа. А с третьим что делать? Ладно, если он в дверь кинется — отскочить и кинуть третий… Это если ни разу не промахнуться за всё время… А если он драпать начнёт? Тогда подобрать ножи, выползень — и домой!

Если четверо — драпать точно не станут. Догонят и прирежут, как кутёнка, как пить дать!

А если…

— Да наплюй, Фаджет! В пепел службу, айда выпьем! Какой бес сейчас наружу высунется? Все носами зарылись давно, только мы тут бродим, как четыре дурня…

— Дело говоришь! Айда выпьем, а? Тунош, чего молчишь?

— Тиарсе! — охнул первый, отшатываясь и придерживая рукой шапку.

Молчаливый Тунош грузно осел с ножом в левом глазу. Дёрнул руку к мечу и грохнулся навзничь Фаджет, на миг позже поймавший лезвие в сердце. Вполголоса стукнуло что-то справа, у тёмной стены.

Первым ожил жаждавший выпить: кинулся вверх по улице, не обращая внимания на окрики товарища. Тот плюнул, заозирался — как раз вовремя, чтобы заметить мальчишку, выскочившего из узкой двери, почти невидимой в тени справа, и слишком поздно, чтобы увернуться от ножа.

Воробей на бегу выдернул два первых ножа из Фаджета и Туноша, так же на бегу метнул один — попал в ногу убегавшему, пробежал ещё шагов пять и довершил последним в основание черепа. Глубоко вдохнул, встряхнул руками — и расплылся в счастливой улыбке. Подобрал тот нож, что подсёк ногу, выдернул второй, вернулся за третьим — только после этого подошёл к Фаджету. Тот возмущённо глядел в небо, откинув левую руку с задравшимся широким рукавом зангской рубахи. На запястье мягко дробила лунный свет змеиная кожа. Воробей, едва удерживаясь от того, чтобы засвистеть дурацкую песенку, отвязал выползень и повернулся.

За спиной, в пяти шагах, стояли Близнецы и Кхад. Причём Близнецы пасли странную парочку: старика с дорожным мешком на спине и мальчишку с беспородным псом у ноги.

Кхад хмыкнула.

— Неплохо. Только свидетелей проворонил. Или на нас рассчитывал?

Воробей прекратил улыбаться и покраснел.

— Я…

— Кхад, он просто первый раз, вот и расслабился раньше, чем надо! — вступилась Кейя. — Но ведь здорово всё сделал! Ведь правда? Четверых ведь! Ну скажи?

— Принят, — кивнула Кхад. — Разбирайся с этими и идём отмечать.

Воробей повернулся к "этим". Мальчишка был порогов на восемь старше него, коротко стриженый — едва до середины ушей тёмные волосы, скорей ошарашенный, чем напуганный. А старик…

— Ай, Кхад! А я его видел — деда, он фокусник, на рынке вчера был! — возбуждённо обернулся он, сверкая глазами. — Он так жонглировал здорово!..

Кхад молчала, задумчиво глядя куда-то на тёмные доски балконного дна на соседнем доме. Воробей замялся, перевёл глаза на деда, на Кхад, на деда, обратно…

— Давай его оставим? — выпалил он наконец.

Кхад лениво оглядела старика. Он стоял неподвижно, и выражение лица было точно у статуй раннеимперской поры: непроницаемая тень улыбки в морщинах у глаз.

— Зачем? — спросила Кхад.

— Ну… Он жонглировать будет…

— Птах, ты думаешь, что в цирк попал? — искоса усмехнулась ведьма. — Бегом давай: слишком мы тут застоялись!

— А какая разница? — заговорила Кейя. — Пусть он сначала представление покажет — вот и отпразднуем, что Воробья приняли…

Нейтрального тона у неё тоже не получилось: девчонке немногим меньше Воробья хотелось поглядеть представление. Кхад выдержала паузу в пару секунд.

— Идём.

Воробей едва удержался от того, чтобы подпрыгнуть, Кейя заулыбалась, и даже записной флегматик Нейех позволил себе немного размять мышцы лица.

— Шонека отпустите, — вдруг сказал старик.

Все пятеро, включая Шонека, уставились на него с немалым удивлением.

— Вам не будет никакого вреда: разве станет стража слушать простого мальчишку? Нет нужды… — лицо старика дёрнулось: от левого виска и до угла рта, — его убивать. Отпусти его… — попросил он, обращаясь к Кхад.

— Не вижу причин, — отозвалась она.

— Нет причин его убивать!

— Нет причин его не убить, — поправила Кхад, шагая к ходу на пустырь и открывая дверь.