О Владимире Соловьеве

3) С‹оловье›в и учение о Церкви как Софии, ничего общего не имеющее с католичеством, где Церковь понимается скорее как папа. Влияние немецкой теософии и нездоровая гностика: «Дева радужных ворот»[5]. «Чтения о Богочеловечестве». «О ч‹еловече›стве О. Конта». Новгородская иконография. Уклон С‹оловье›ва: «женственность» Софии и женскость[6]

. Уравнение относит‹ельно› женщины: неверное изложение содержания новгор‹одской› иконы: там не женщина, но ангел. Личный мистический опыт С‹оловье›ва: приложить его стихотворения и нек‹ото›рые письма. Область двусмысленного и скользкого: мистическая эротика переходит просто в эротику, София в Сонечку, область мистического блуда. Анна Шмидт. Особая острота и пронзительность этого мотива, которому отдавали дань увлечения многие (и я). Поэзия Блока – «Прекрасной Дамы» как отражение с‹оловье›вства: она кончается тупиком: мистическая иллюзия и аберрация. Реактив Фрейда в применении к С‹оловье›ву (его статьи «о смысле любви», его склонность к сальностям), конечно, разрешает только поверхностную сторону вопроса. Средневековая мистика Прекрасной Дамы, Бедный Рыцарь Пушкина. Душа мира, – в низшем, тварном аспекте женственна, но это всего Афродита, допустим, даже «небесная», а не всенародная, но этой мистике никогда нельзя давать значения религии, и в природной подставке церкви видеть Церковь. Это еще – плоть, хотя и в самом утонченном состоянии, притом греховная, грехом растленная, сладострастная плоть. Или это земля, «мать сыра земля», или земля – владычица, природная мать, из к‹ото›рой мы состоим и в к‹ото›рую уходим, но это все-таки тварь.

Но не то сверхтварное, божественное начало, которое есть небесная церковь.

4) С‹оловье›в как критик и публицист. «Национ‹альный› вопрос», наименее симпатичное и ныне изрекаемое, но именно ныне наиболее нужное. Борьба С‹оловье›ва с национ‹альным› самодовольством и фарисейством и его предвидение национ‹альной› катастрофы. Путь творческого покаяния и самопознания. ‹1 нрзбр.› духовный и национальный ревизионизм. Разница между Россией и эмиграцией. Там Гефсим‹анская› ночь, здесь – ксенофобия, хвастливость, барабанное «гром победы раздавайся», именно то, с чем боролся С‹оловье›в, к‹ото›рый был не услышан по-настоящему тогда и теперь. По-прежнему стоит вопрос о деле Петровом, вопрос пушкинский. Единая Европа, единая судьба христианского ч‹еловече›ства или же единство давно разрушено, но тогда и безнадежно и окончательно связанная с Европой Россия также не м‹ожет› б‹ыть› истинным Востоком без истинного Запада. Вызов и презрение К. Леонтьева, но к Востоку не меньший, чем к Западу. Можно ли согласиться быть без России во имя всел‹енского› православия? Таков с‹оловье›вский вопрос.

5) С‹оловье›в как поэт. Важность и значение его худож‹ественной› критики. Несовершенство его формы, но особая ми-стич‹еская› музыка его поэзии. Важность соединения поэтич‹еского› и филос‹офского› дела. Его поэзия есть больше чем «веселое ремесло» и в этом все дело. Ему не дано было просто петь как птица, но лишь

повествовать о событиях. Платон. «Пророк?» как бич и кантианства, и нашего русского быта, вследствие чего получилось такое падение вкуса и вдохновения. Мотивы поэзии С‹оловьев›ва: его мистич‹еская› эротика и гностика, мать-земля, мистическая дружба, ясновидение души. Лазурь. Белые колокольчики[7]. С‹оловье›в был не чрезмерно, но недостаточно поэтом в своем философствовании и богословствовании: его католичество и публицистика нередко схоластичны и сухи.

6) С‹оловье›в как апокалиптик. «Три разговора» и «Повесть об Антихристе», – юродство среди кажущейся прочности мира. Буревестник. Этой стихии совсем не было в славянофильстве, этой апологии быта. Обращенность к будущему. С‹оловье›в не был «пророк», как и Д‹остоевск›ий, б‹ыть› м‹ожет›, он и сам иногда соблазнялся о себе, но в нем жил дух пророчествования, о к‹ото›ром сказано: «Пророчества не уничижайте». Пророки от Бога, взыскание пророчества от людей: религ‹иозная› динамика, устремленность к будущему. Люди особого духовного помазания: сюда относятся: А. А. Иванов[8]

, в изв‹естном› смысле даже Гоголь, арх. Феодор Бухарев[9], Д‹остоевск›ий, Сол‹овьев›, наше поколение, ему чуждо и враждебно славянофильство и иже ныне с ним, в своем быте и фактопоклонстве, в духовной реакции и реставрации. Здесь проходит мистическая грань, разделяющая людей и поколения, причем, по-видимому, сейчас лишь через голову современников, молод‹ого› поколения, будущему, еще не пришедшему, приходится нам подавать голос свой. Но в С‹оловье›ве, во всех его аберрациях, связанных с его дерзаниями, был этот дух помазания, в нем и через него пробивалось будущее. И дорого, и нужно нам не его учение, но он сам, его религ‹иозная› проблематика, его сложность, его судьба. И [потому] он прожил дни свои одиноким и бездомным странником, который внял внутренним слухом сказанным словам: «Не имеем здесь пребывающего града, ибо грядущего взыскуем»[10].

Professio fidei Tridentum: