О времени, о Булгакове и о себе

Тут надо вернуться к 1954 году. Лена пошла в издательство «Искусство» к Е. Б. Северену. Секретарша ее не пускала: его нет и неизвестно, когда будет. Сидела в коридоре, ждала. Секретарша не скрывала своего раздражения: ее возмутила настойчивость «дамочки». И все же Северена дождалась. Показала все, какие были постановления, решения. Северин отобрал две пьесы — «Дни Турбиных» и «Последние дни» (Пушкин). Дело безопасное — обе пьесы шли в театре. А пока издавали эту тоненькую книжку, кончился срок «прав на наследование». Бухгалтер отказался выплатить Лене деньги.

23 декабря 1961 г. снова стоит вопрос об издании на Секретариате ССП. Булгаковскую комиссию уже возглавляет К. Симонов. Я продолжаю сидеть за ширмой, хотя Сталина уже нет и у меня человеческий паспорт.

24 мая 1964 г. вопрос о сборнике пьес как будто уже решен.

15 августа Лене выдают путевку в Сосновый бор — забота о человеке.

27 октября заседание комиссии по литнаследству (Булгакова, Воронков, Каверин, Ляндерс, Розов, К. Симонов) — включить в план Гослита однотомник прозы, а в «Искусстве» — сборник пьес. Кроме того, поставлен вопрос о сборнике воспоминаний о Булгакове.

К. Симонов обращается ко мне, чтобы я принял участие в организации и создании этого сборника, официальным составителем которого назначен референт секретариата Ляндерс. Дополнительно К. Симонов пишет мне, что долг мой написать для сборника воспоминания. Меня начинают

высовывать! (Мужественно: за 6 лет до награждения меня орденом!)

Совет министров разрешил директору издательства «Художественная литература» т. Ксенофонтову выплатить гонорар Е. С. Булгаковой за однотомник прозы и применить высшую оплату.

Я написал воспоминания «Трудная жизнь Михаила Булгакова» и отдал Симонову. Получил от него письмо, в котором он пишет, что долгом своим считает сделать все, чтобы эти воспоминания были опубликованы не только в сборнике, но и до выхода сборника в журнале. Однако ни один редактор не рискнул их напечатать, хотя кто только ко мне не приходил! И все читали, вздыхая.

Сборник был готов в 1966 г. Сдан в издательство «Искусство» и лежит там до сих пор (пишу в ноябре 1971 г.), вполне готовый, отредактированный, прокомментированный, со вступительной статьей Симонова и обзорной — Ляндерса. Весь материал предварительно поступал к Лене и ко мне. Фактическим составителем сборника была, конечно, Лена.

Отрывок из моих воспоминаний неожиданно напечатали в журнале «Театр» (по инициативе тогдашнего редактора журнала Ю. С. Рыбакова) № 9, 1966 г. Более 100 писем получил от читателей.

Леночка очень любила мои воспоминания.

Она умерла 10 июля 1970 года (в 10 часов вечера). Если бы ее не было на свете, то сочинения Михаила Афанасьевича, думаю, еще долго пролежали бы в ящиках стола. Моя роль в их осуществлении была ничтожна: я лишь посильно помогал. Ее энергии и мужеству кланяюсь низко.

Не хватает у меня сил писать о ней. Очень трудно — до боли.

На отдельной странице:

«Удивительное наблюдение: „Именно на чувства нужно время, а не на мысль. Мысль — молния, чувство — луч самой дальней звезды. Чувству нужен досуг, оно не живет под страхом“. Это — из Марины Цветаевой. Потому-то, наверно, я и пишу о Мише с такими перерывами. А надо бы — поскорее…

Пока только для Лены».

С.Е.

ЛОШАДИ В ВИТРИНЕ

(Сон о Булгакове)

Где-то подсознательно я знал, что спешу, потому что он позвонил мне сам. Ему надо возвращаться домой, и он ждет меня на углу. Я не удивился. В последнее время он боялся ходить один, его всегда провожала Лена, а я редко. Поэтому я сразу и выскочил.

Действительно, он ждал меня на углу.

На нем было длинное летнее пальто, поля шляпы изломаны кораблем, темные очки закрывали глаза. Он был как слепой. Мы пошли.

— Скорее, скорее, — сказал он.

За нами неотступно двигались две лошади — большая и маленькая, — и почему-то было чрезвычайно важно, чтобы мы их не потеряли. Я иногда немного отставал, придерживая большую за морду, она слегка напирала на меня. Маленькая — трусила сзади. Он шагал, не оглядываясь.

Я ему ничего не говорил, но он почему-то знал, что мне надо зайти в редакцию «Заповедного мира» и отдать рукопись «Ранний Булгаков». Он первый вошел в подъезд, отворив тяжелую огромную дверь. Лошадей в этот момент уже не было.

Почему-то в вестибюле, как бы преграждая вход в редакцию, стоял стол, за которым сидел секретарь.

— Я и есть Илья Ильич Толстой, — сказал он.