О всех созданиях – прекрасных и разумных

Старички показали мне фотографию сына, полицейского в Холтоне, а также дочери, которая была замужем за соседним фермером. К обеду ожидались все внуки, и мистер Керби ласково погладил коробку с хлопушками.

Уезжать от них мне совсем не хотелось, и я не без грусти отправил в рот последние крошки пирога и глазури. Мистер Керби пошел проводить меня до ворот. Он протянул мне руку.

– Спасибо вам, от всего сердца спасибо, – сказал он. – И всякого вам счастья.

Сухая мозолистая рука крепко пожала мою руку, и вот я уже в машине включаю мотор. Я взглянул на часы: всего половина десятого, но в прозрачном голубом небе уже засияло утреннее солнце. За деревней дорога круто уходила вверх, а потом широкой дугой огибала долину, и оттуда открывался чудесный вид на необъятную Йоркскую равнину. На этой дороге я всякий раз притормаживал, и всякий раз равнина казалась немножко другой, вот и сегодня огромная шахматная доска полей, и ферм, и рощ выглядела по-новому, какой-то удивительно ясной и четкой. Возможно, потому, что ни одна фабричная труба не дымила, ни один грузовик не изрыгал синие клубы дыма, но в это праздничное утро все расстояния в морозном чистейшем воздухе словно сократились, и я, казалось, лишь самую чуточку не мог дотянуться до знакомых примет далеко внизу.

Я оглянулся на гигантские белые волны и складки холмов, смыкающихся все теснее в голубой дали, сверкая на солнце вершинами. И мне была видна деревня, и домик Керби у ее дальнего конца. Там я вновь обрел рождественский мир и благоволение.

Фермеры? Да это же соль земли!

Ветеринар-практик Мармадьюк Скелтон

Мармадьюк Скелтон заинтересовал меня задолго до того, как наши пути скрестились. Во-первых, мне прежде и в голову не приходило, что не только книжный персонаж, но и живой человек может зваться Мармадьюком, а во-вторых, он был весьма выдающимся членом почетной профессии самозваных врачевателей животных.

До закона 1948 года о ветеринарных врачах лечить животных имели право все кому не лень. Студентам ветеринарных колледжей во время практики на вполне законных основаниях предлагали одним съездить на вызов, а многие люди, не проходившие никаких ветеринарных курсов, подрабатывали, пользуя иногда скотину, а то и посвящали этому все свое время. Этих последних обычно называли «коновалами».

Определенная презрительность, скрытая в этом слове, далеко не всегда была оправданна, и если некоторые из них представляли грозную опасность для заболевших животных, то другие обладали истинным призванием, относились к лечению ответственно и добросовестно и, после того как закон вошел в силу, стали правомочными членами ветеринарного братства, именуясь «ветеринарами-практиками».

Но прежде среди вольнопрактикующих врачевателей скота было множество самых разных типов. Ближе всего я был знаком с Артуром Ламли, обаятельнейшим бывшим водопроводчиком, у которого была небольшая, но преданная клиентура вокруг Бротона, к великому огорчению тамошнего дипломированного специалиста, человека, впрочем, не слишком приятного. Артур разъезжал в маленьком фургончике. Он неизменно носил белый халат и выглядел весьма деловито и профессионально, а на боку фургона пышная надпись, за которую дипломированный ветеринар получил бы суровый нагоняй от Королевского ветеринарного колледжа, оповещала всех и каждого, что это едет «Артур Ламли, ЧКЛС, специалист по собакам и кошкам». В глазах широкой публики коновалов от дипломированных специалистов отличало именно то, что за фамилиями первых не выстраивался частокол букв, указывающих на ученые степени и звания, а потому меня заинтриговало академическое отличие, которым мог похвастать Артур. Однако эти буквы мне ничего не говорили, а добиться от него прямого ответа не удалось; в конце концов я выяснил, что они означали: «Член клуба любителей собак».

Мармадьюк Скелтон принадлежал к совсем другой породе. Мне достаточно часто приходилось бывать в окрестностях Скарберна, и я познакомился с местной историей настолько, что мог сделать некоторые выводы. По-видимому, когда в начале века мистер и миссис Скелтон обзаводились детьми, они прочили им великое будущее. Во всяком случае, четырех своих сыновей они нарекли так: Мармадьюк, Себастиан, Корнелиус и – как ни невероятно – Алонсо. Два средних брата были шоферами молочной фирмы, а Алонсо – мелким фермером. До сих пор хорошо помню, до чего я был ошарашен, когда, заполняя бланк после проверки его коров на туберкулез, спросил, как его зовут. Великолепное испанское имя до того не вязалось с сугубо йоркширским выговором, что я даже подумал, уж не разыгрывает ли он меня. И даже вознамерился слегка пройтись на этот счет, но что-то такое в его взгляде заставило меня прикусить язык.