О жандармах, императорах и изобразительном искусстве. Архивные заметки

Католическому духовенству Царства Польского в отчете за 1842 г. посвящен специальный раздел, где с тревогой указывается, что «из всех классов польского общества ни один столько не враждебен России, как духовенство, которого власть тем опаснее, что служители церкви находятся в непосредственном и ежедневном соприкосновении с народом». Самое любопытное, что «злокозненной» деятельности ксендзов III отделение предлагало противопоставить отнюдь не крутые меры, но средства кроткие, «состоящие в скромном и ласковом обращении с духовными лицами, в изъявлении им всех возможных знаков уважения и в денежных пособиях, которые докажут, что правительство входит в их положение и отнюдь не преследует ни их самих, ни их религии» [96]

. Допускавшиеся по отношению к католикам «перегибы» строго осуждались «высшим надзором». Помещики Гродненской губернии братья Четвертинские просили Министерство внутренних дел о разрешении возвести в принадлежащем им имении часовню над прахом матери, согласно последней воле покойной. Князья Четвертинские неизменно «оказывали непоколебимую приверженность к законному правительству», отец их был убит в 1794 г. в Варшаве за приверженность к России. Генерал-губернатор края поддержал ходатайство, а Синод его отклонил, усмотрев в сооружении католической часовни среди православного народонаселения соблазн. «Отказ Синода в исполнении обета детской любви», – подчеркивалось в отчете, – «произвел печальное и невыгодное впечатление на общественное мнение»[97]

.

Серьезные опасения среди католического населения Западных губерний возникали в связи с политикой правительства, направленной на «воссоединение» униатов с православной церковью. После разделов Польши униатской церковью ведала Римско-католическая коллегия в Петербурге, а с 1828 года – особая Униатская коллегия. В связи с начавшейся в 30-е годы XIX века ликвидацией униатской церкви (завершена в 1839 году; в Холмской епископии – в 1875 году) в 1837 году она была подчинена обер-прокурору Синода. Причем, если на священников и простой народ униатского исповедания это распоряжение властей, как доносили III отделению, «решительно не произвело никакого действия», то католическое духовенство было крайне обеспокоено, считая, что следующим шагом русского правительства может быть «присоединение волею или неволею и самых католиков к православной церкви». Учитывая влияние ксендзов на умы своей паствы, политическая полиция то и дело ожидала беспорядков, т. к. «мысль сия значительно уже распространена ими особенно в Белорусских губерниях, где она составляет почти общий предмет толков, даже в кругу самых образованных людей»[98]

.

Кроме того, «высший надзор» доводил до сведения императора и факты произвола местной администрации по отношению к «воссоединенным» униатам, искажающие волю верховной власти и «порождающие беспрерывный ропот и жалобы». Известия о различных злоупотреблениях вызывали неблагоприятные для России толки за границей, что, естественно, тревожило политическую полицию. В 1845 г. в Париже появилась некая полька, «разгласившая, будто бы она была игуменьею базилианского (униатского – М.С., Е.Щ.)

монастыря в Минской губернии». Упорствующих в своей вере монахинь якобы отправили под арестом в Витебск, где подвергли жесточайшим истязаниям, «мучали, многих убили, некоторых предали любострастию солдат и у 8 монахинь выкололи глаза!»[99] III отделение утверждало, что это гнусная клевета, но вместе с тем обращало высочайшее внимание на то, что «невежественное и даже жестокое обращение местных чиновников с присоединяемыми» придает этим домыслам некоторую достоверность.

Высшая полиция не обходила молчанием и другие сложности, возникавшие во взаимоотношениях православной церкви с иными христианскими конфессиями. В начале 40-х годов между лифляндскими крестьянами-протестантами стали распространяться слухи, что, если они примут православие, правительство наделит их казенными землями. Никакие разъяснения о независимости получения мирских выгод от перемены веры не помогали, среди крестьян возникали беспорядки, остзейское дворянство было недовольно, считая происходящее следствием происков православного духовенства. III отделение затруднялось делать однозначные выводы, но советовало, не останавливая этот порыв, не «содействовать оному».