Об искусстве и жизни. Разговоры между делом

ФД: Многое! Великие футуристы, Моранди, Джорджо де Кирико, Карло Карра, Марио Сирони. Великая итальянская школа XIX века, очень мощная школа. И архитектура. Архитектура — будущее мира. Италия многое делает в архитектуре, в Риме очень много нового, интересного: модерн, современность.

ИА: Вы дружили с кем-нибудь из итальянских художников второй половины XX века? Таких как Гуттузо или Мессина?

ФД: Да-да, дружил. С Ренато Гуттузо, с Джакомо Манцу…

ИА: Я была членом общества друзей Манцу. На мой взгляд, он великий скульптор XX века. Манцу подарил несколько своих вещей нашему музею. Гуттузо тоже.

ФД: Да, произведения Манцу прекрасны, но их не замечают, увы. Надо работать, надо собирать его произведения. Я пытался несколько раз заинтересовать людей, но не очень получается. Им было развито собственное творческое направление. Его работы сейчас находятся в крупнейших музеях мира. Было бы хорошо собрать все труды Манцу в одном месте, но у нас нет собраний и других великих — даже собрания Микеланджело, собрания Леонардо да Винчи. Мы не можем купить и работы Манцу. Его коллекция есть, но в Национальной галерее Чикаго, в Америке. Есть его скульптуры и в Риме, туда можно приехать, увидеть. Его скульптуры грандиозны, великолепны. Они уродливы, но прекрасны. Его работы есть и в сельской местности, и в Соборе Святого Петра. Великий памятник, «Врата смерти», созданный по просьбе Папы римского, — «треугольный Папа», «Троица Папы».

ИА: Манцу нам подарил фигуру кардинала.

ФД:

Да, ту самую? В форме треугольника? Она прекрасна!

ИА: Скажите, какая ваша работа вам дороже всего на этой выставке?

ФД: О, это слишком трудный выбор, я люблю все свои работы. Давайте оставим это на усмотрение зрителей.

Я расскажу вам, как мне понравилось работать в Большом театре над «Травиатой». Работы было много, она была сложной технически, но очень интересно находиться в Москве, в центре ее культурной и эмоциональной жизни, в самом Большом театре. Конечно, было трудно, я старался сделать все технически совершенно, как делал в Ла Скала, но в Большом это не так просто. Первая проблема, с которой мы сталкиваемся в театре, — это пространство сцены. В «Травиате» я экспериментировал с пространством. В Москве я попытался заставить пространство играть, подчеркивая драматизм ситуации.

ИА: Меня поражает ваше воображение! Вы, когда возвращаетесь к какой-либо постановке, будь то «Травиата», «Трубадур» или «Аида», вы каждый раз придумываете новую сценографию!

ФД: Мир меняется! Каждое утро он меняется. Утром мы просыпаемся, мы уже многое знаем, но вечером мы понимаем, что узнали еще что-то новое. Все меняется, мы по-другому воспринимаем «Травиату», музыку Верди. Изменения очень важны. Постановки «Тоски», «Трубадура» со временем тоже требуют обновления. Меняться очень важно.

ИА: Вы работали со многими великими актерами, но часть выставки вы посвятили Марии Каллас. Я знаю, что в Москве с огромным интересом посмотрели ваш фильм «Каллас навсегда». Очень многие, особенно профессиональные кинематографисты, говорили об этом фильме с восторгом. Мне кажется, что этим фильмом вы просто поставили ей памятник.

ФД:

Мои отношения с этой великой певицей задокументированы, я много работал с ней и с великими дирижерами — Карлосом Клайбером, Леонардом Бернстайном, с Гербертом фон Караяном. Я отлично помню эти дни — Каллас была великолепна на сцене, это было буквально зримое великолепие. Я учился, глядя на нее, и все остальные певцы слушали ее пение с восторгом — замечательный мастер-класс, и я был счастлив прикоснуться к великому искусству. Она была прекрасная, великая актриса, а все потому, что она была богиня. Живая, страдающая, но богиня. Меня не интересовали ее успехи, триумфы, я хотел показать, как она жила в искусстве, какой труд стоял за ее успехом, как она посвящала всю себя искусству.

ИА: Я была бы счастлива, если бы кто-то поставил такой фильм о нашей великой балерине Галине Улановой — исключительная балерина и удивительный человек, с очень непростой судьбой, что, по-моему, неизбежно для каждого великого артиста.

ФД: Да, она танцевала у нас во Флоренции три раза. Она была очень, очень известная и популярная. Почти как Каллас. Но я не знаю ни одной счастливой балерины. Все несчастны, все с очень печальной судьбой. Им столько приходится работать, чтобы достичь совершенства! Нет, счастливых среди них нет. Все — Марго Фонтейн, Карсавина…

ИА: Тамара Карсавина? Вы знали Карсавину? Она, по-моему, прожила 100 лет, если не ошибаюсь.

ФД: Да, примерно так, в Лондоне нас представили друг другу. Она была великолепна. А еще я помню Анну Павлову. Майя Плисецкая — тоже великая танцовщица.

ИА: Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о трех ваших картинах, которые изображают Каллас и говорят о ее чувствах.