Об истории замысла "Евгения Онегина"

И Пушкин решил не кончать роман так, как было задумано, а продолжать его. В 1828 г. 6-я глава вышла с пометой «Конец первой части». А это, учитывая дантовскую склонность Пушкина к числовой симметрии, безусловно значило, что в 1826—1828 гг. он задумал написать вторую часть из еще шести глав. При соотнесении с календарем это должно было завести действие романа в николаевскую эпоху — вероятно, до 1828 г.

Вывод этот неизбежен, но не может не вызвать недоумения. Заводить действие за декабрь, обойдя полным молчанием влияние декабрьских событий на мир Онегина и Татьяны, было невозможно. Можно ли было коснуться декабрьских событий, пусть обиняком, и надеяться напечатать весь роман в сравнительно обозримом будущем? Как ни странно, было можно.

Декабрьское восстание было подавлено и ушло в прошлое, а в Петербурге не без некоторых оснований представлялось, что конец царствования Александра был при всем том периодом более мрачной реакции, чем начальные годы правления Николая I: это было время Аракчеева, Рунича и Магницкого, архимандрита Фотия. Новая метла, именно потому что новая, вымела много старого сора; было и немало новых обещаний. И опять, как когда-то в Одессе, Пушкина охватило настроение радостного оптимизма. В течение 1826—1829 гг. Николай действительно предпринял ряд политических шагов, которые позволяли надеяться на установление в стране законности и правопорядка. Были устранены, высланы, отданы под суд наиболее одиозные деятели эпохи аракчеевщины, начата подготовка к составлению свода законов, официально обещано обращать внимание на справедливые желания и жалобы населения, рассматривались проекты ограничения крепостного права; никто из родных и близких осужденных декабристов не пострадал ни в малой мере. Ряд событий, а также действия Николая вплоть до 1829 г. заставляли думать о близости более либерального времени.

Проницательный, во многом государственно мысливший Пушкин по свойственному ему оптимизму и простодушию (недаром его «неподкупный голос» был «эхом русского народа») в 20-х годах ложно оценил перспективы николаевского правления. «Стансы» царю были выражением искренних надежд и прямым результатом разговора с царем; как дано понять в них Пушкиным, себе он отводил роль благожелательного, но неподкупного советника-критика при царе — не столько Карамзина, сколько князя Якова Долгорукого, имя которого не раз возникает в его стихах и прозе{64}. И вот первый совет — будь похож на Петра: «Как он неукротим и тверд, И памятью как он незлобен» (III, 40). Все, что сказано в «Стансах», было настолько глубоким убеждением Пушкина, что, даже подводя в «Памятнике» итоги своей деятельности, он счел в ней главным то, что он «милость к падшим призывал». О вере в скорое прощение декабристов говорит Пушкин в письме к Вяземскому от 14 августа 1826 г., надеясь на милости при коронации. Коронация не принесла им амнистии, но последовала «амнистия» самому Пушкину, и сам он был поставлен (как ему казалось) в особое положение среди русских литераторов, освобождавшее от всех цензоров, кроме самого царя. Чем не князь Яков Долгорукий? И Пушкину в конце 1826 г. думалось, что можно ждать и большего.