Обаятельное чудовище

Забегаю в кабинет, хватаю кардиган, ожесточенно натягиваю прямо на влажную одежду. Убираю волосы за уши, наклоняюсь и дрожащими руками сдираю обувь — сливаю с нее воду и надеваю обратно. Куда я сейчас пойду в таком виде? Лучше закрыться в кабинете и дать одежде просохнуть. Но внезапный грохот, сопровождающийся вспышкой света, заставляет меня посмотреть в окно.

Там идет дождь. Нет, настоящий ливень! Черное небо разрезают напополам острые молнии. Крупные капли бьются о стекло под косым углом. Стихия бушует, ветер рвет цветастые тенты над торговыми лавками, заставляет под своим натиском склониться деревья.

Прекрасно… В таком антураже всем будет плевать, куда и откуда направляется мокрая насквозь девушка.

Я выбегаю в коридор, и ноги отказываются меня слушаться. Они дрожат от захватывающей все тело слабости. От обиды, от беспомощности, горькой и такой знакомой мне. От того, насколько слабой и беззащитной я оказалась перед этим парнем. А ведь обещала. Давала себе слово, что больше никто и никогда…

— Стой!

Я оборачиваюсь. Он в джинсах. Скачет на одной ноге, пытаясь на ходу надевать кроссовок. Его футболка пропитывается влагой — очевидно, он надел ее второпях и прямо на голое тело. Но поражает не это: теперь, при хорошем освещении, я вижу следы своих ногтей на его щеке, на шее, за ухом, в вырезе футболки, на бицепсах… И пошатываюсь от осознания того, что почти не помню, как могла натворить подобное. Все случившееся как в тумане.

— Не ходи за мной! — Бросаю через плечо.

— Стой, говорю! — Теперь обе его ноги в кроссовках, и Тим ускоряет шаг, пытаясь нагнать меня.

— Отстань!

Я вижу ключ от своего байка на столе, за которым сидит Вадик возле самого выхода, хватаю его и несусь к двери. Толкаю ее и врываюсь в дождевой поток, который тут же набрасывается на меня со всех сторон, впиваясь ледяными каплями в открытые участки кожи.

— Марта! — Орет мне Левицкий, выбегая следом на улицу.

Но я плохо вижу его. Будто через мутное стекло. Он стирается, размывается, исчезает в потоках дождя и моих собственных слезах, застилающих глаза. Меня колотит, мне ужасно холодно, но слезы, льющиеся из глаз, сейчас удивительно горячи.

— Куда ты в такой дождь? — Его слова тонут в шуме ливня.

Мне хочется сказать ему все. Хочется, чтобы мой крик взорвал этот ливень, показав ему всю силу моей боли. Хочется, чтобы он знал, как я себя ненавижу, как мне противно от себя самой, как мне стыдно за все. Но голос, звучащий слабо и жалко, предает меня:

— Уходи…

Я прыгаю на байк, завожу его, включаю свет. У меня нет сил надевать шлем или заботиться о том, что из-за влаги в глазах я ничего не увижу. Мне нужно просто уехать от этого всего, как я делала это много раз за последние месяцы. Мне нужно дать волю слезам, волю своей ярости, нужно скорее утопить ее в скорости и в ветре, хлестко бьющем в лицо.

— Стой, дура! — Кричит Тим, подбегая.

Но я выжимаю газ, шины визжат, и мотоцикл бойко рвет с места. Ливень тут же наказывает меня: капли, сливаясь в сплошной поток, режут мое лицо, забиваются в глаза, в ноздри, обрывают дыхание. Дорога плывет черной петлей — не видно ни конца, ни края. И только тусклый свет ближайшего светофора неясно подмигивает, подсказывая мне путь.

Я разгоняюсь, и байк стойко выдерживает порывы ветра. Но внезапно впереди показывается перекресток. Он казался таким далеким и вдруг вырастает прямо передо мной высокой стеной из огней. Торможу резко. Испуганно стискиваю руками руль и… мотоцикл, как в замедленной съемке, заносит юзом.

Прямо под мигающим светофором байк опрокидывается на левую сторону. Вырвавшись из-под меня, он катится дальше по асфальту, лежа на боку. Я чувствую, как мое тело пролетает следом за ним по инерции. Левое бедро и левый локоть до запястья горят, сдираясь о дорожное полотно. Скрежет. Глухой хлопок! Бах…

Железного коня останавливает препятствие из легкового автомобиля. Сквозь серую муть пытаюсь разглядеть хоть что-то. Кажется, мой мотоцикл врезается в правую сторону какой-то легковушки. Переворачиваюсь на живот, пытаюсь встать и только тогда понимаю, что мне больно. Пальцы проваливаются в небольшую лужицу в асфальте, вынимаю их оттуда, осматриваю руку — грязный рукав закатан до самого локтя, по изодранной коже руки сочится кровь.

Понимаю, что нужно встать. Что видимость в такой ливень нулевая, и сейчас меня могут сбить. С ужасом думаю, что кто-то в той машине тоже мог пострадать. Сажусь, подтягиваю ноги. Бедро саднит так, как бывает со свежей болячкой, с которой только что содрали тонкую корочку. Мерзко, неприятно, поврежденную кожу жжет.

Стискиваю зубы и, перекатываясь на правое бедро, пытаюсь встать.

— Ну, что ты за человек? Чего ты такая неспокойная? Сказал же тебе…

Глаза выхватывают из темноты фигуру Тима. Парень подбегает и садится возле меня на корточки. Он весь мокрый, ливень хлещет по его лицу и плечам, дождевая вода струйками стекает по красиво очерченным скулам.

— Где больно?

Я хлопаю глазами, не веря, что он бежал за мной до самого перекрестка.

— Здесь? А тут? Больно, нет? Покажи! — Приказывает Левицкий.