Обед за один доллар

— Я уж не чаяла живой оттуда выбраться. Когда меня привезли в операционную, я так струсила, что даже молиться не могла. И еще я подумала: врачи, наверное, обидятся, если я стану молиться, решат, вот дура баба, считает, что мы ничего не умеем.

— Да они наверняка ко всему привыкли.

Мать очень устала и выглядела скорее печальной, чем веселой. Когда они наконец приехали, Юсси поднял ее на руки и отнес, почти бесчувственную, в постель, заранее приготовленную Ирмой в проходной комнате.

— Перед поездкой она чувствовала себя гораздо лучше, почти бегала, заметил Юсси.

— Попробуй полежи две недели в больнице. Здоровый человек и тот закачается.

— Хорошо, что сейчас лето, а не зима. Зимой у меня в машине холодно.

— Как ты думаешь, маме здесь будет хорошо? — спросила Ирма.

— По крайней мере, здесь много света, окно большое.

— У Пиркко окно настолько большое, что каждый шаг был слышен, когда мимо проходили. Все казалось, что постоянно приходят гости, а на самом деле никто не приходил. Однажды какой-то старик долго кашлял под окном, ну совсем как наш отец, я решила, что вы приехали навестить меня.

— Нам очень хотелось приехать, но коров ведь не бросишь, оправдывалась Ирма. — Олави звонил вам каждый день, да и Пиркко часто говорила с нами по телефону.

Братья вышли на улицу потолковать. Густой туман от реки стлался над полями, плотная, молочного цвета пелена его окутывала окрестности, но у ручья она вдруг прерывалась, и казалось, что мост висит в воздухе.

— Они хоть как-то поприветствовали друг друга? — спросил Олави.

— Наверное, это уже ни к чему после сорока лет супружеской жизни. Только бы отец лишнего не брякнул.

— Мы предупредили, чтобы он не проболтался ей о диагнозе. Отец пошел к дровяному складу и притащил целую охапку щепок.

— Он что, топить надумал? — ужаснулся Олави.

— Да вряд ли, — успокоил его Юсси.

— Топить посреди лета — это же сумасшествие, — проворчал Олави. Прошлую зиму он нам устроил веселую жизнь. Топил так, будто это не дом, а паровоз, с той лишь разницей, что на месте стоит. Причем не видит ни черта и все время печную заслонку задвигает. Все боится, чтобы тепло не ушло. Того и гляди либо взорвемся, либо угорим.

— Да, трудно вам с ним приходится, — посочувствовал Юсси. — Придется на время перевести его к кому-нибудь из нас.

— Убирать он нам не разрешает, — продолжал Олави. — Редко когда удастся в сауну его спровадить. Пока он моется, Ирма выгребает из его комнаты грязь и нечистоты.

— Надо, надо старику переменить обстановку, — повторил Юсси.

— Да ладно, сейчас не это главное. Поживем — увидим, — махнул рукой Олави.

Они пошли на кухню ужинать. Олави мимоходом заглянул в комнату деда: тот действительно растапливал печь.

— Не рано ли начинаете? Август на дворе. Лучше уж дверь оставлять открытой, из кухни же идет тепло, — посоветовал Олави.

Дед поджег скрученную газету и бросил ее в топку, потом затолкал в самую глубь, поближе к щепкам, едва не обжигая руки.

Олави сел за кухонный стол и включил транзистор. Торжественно зазвучала симфония.

— Ты не знаешь, что это? — спросил он и мгновенно выключил приемник.

— Отнеси маме, пусть она послушает музыку, — предложила Ирма.

— Она же больная, — вставил дед.

Олави и Юсси долго еще сумерничали. Ирма уложила детей, потом заглянула и проверила, как мать, и напоследок обошла все комнаты.

— Дед опять оставил открытой дверь в ее комнату, — сообщила она.

Олави прошел к отцу.

— Закройте дверь. Маме станет плохо от жары, — попросил он.

— Что? Она же больная, — буркнул дед.

Отец был все еще крепкий мужик, ростом с Олави, старость его не согнула. Олави внимательно посмотрел на него, точно в душу хотел заглянуть, но ему показалось, что старик его даже не замечает.

5

На следующий день Олави отвез приходскому врачу все бумаги матери.

— Медсестра на днях заедет к вам, а бумаги эти пока останутся у меня, хорошо?

— Да, спасибо, — ответил Олави.

Выйдя из церкви, Олави решил навестить могилу Тайсто. На кладбище ветеранов войны удобряли цветы и деревья — белоснежные пенные брызги кружили в воздухе, как снежинки. Кладбище спускалось с холма вниз и почти доходило до русла пересохшего ручья. На противоположном берегу дыбились краны и возвышались дома: строился новый микрорайон. Вдали от города.

Над могилой Тайсто подвесили душ для поливки — вода лилась на землю как из водосточной трубы. Могила эта была пуста, ведь Тайсто погиб в горах и тело его так и не смогли отыскать. «Горы здесь ни при чем, они, конечно, в его гибели не виноваты», — подумал Олави.

Утром к дому подъехала красная машина муниципалитета, из которой вышла незнакомая женщина. Медсестра. Она была в обычном платье, без халата.

— Ого! Какая вы у меня бодренькая! — громким, жизнерадостным голосом произнесла она. — Если бы все раковые больные так весело улыбались, в мире бы развеялся еще один миф — о непобедимости страха смерти.

Сказала и тут же осеклась, поняв свою ошибку: лицо Ирмы исказилось от ужаса и застыло.

— Эта комната, безусловно, непригодна для лежачей больной, безапелляционно заявила медсестра.