Обелиск на меридиане

Собираясь на званый обед, Путко обдумывал, в каком облачении явиться да рю Даншю. Казалось бы, особенно заботиться не стоило — скромный механик будет принят в среде маститых ученых, литераторов и политиков в любой одежке: птица не из их стаи. И все же, перебирая свой отнюдь не обширный гардероб, Антон Владимирович остановил выбор на мундире подполковника с золотыми погонами и тускло отсвечивавшими Георгиевскими крестами. Был в том особый резон: профессор, издававший в Париже ежедневную общественно-политическую газету «Последние новости», одновременно являлся и лидером «республиканско-демократического объединения» и в среде противоборствующих эмигрантских группировок числился на левом фланге, едва ли не рядом с «возвращенцами» и явными красными. Поэтому, явись Антон Владимирович в гнездо «эрдеков» в гражданском платье да узнай о сем в офицерских компаниях, в РОВС, его могли бы посчитать перебежчиком. Мундир же свидетельствовал, что участие его во встрече людей гражданских — лишь частный визит к престарелому профессору. Офицерской этикой такой поступок не возбранялся.

Путко с усмешкой подумал: «Мой мундир в их собрании — как барабан в органном концерте!..» Благо, не надо шествовать в нем по улицам, привлекая презрительное внимание туристов и вызывая громкоголосый интерес мальчишек-оборвышей.

Профессор занимал просторные апартаменты в том же солидном доме на рю Даншю, 22, где в бельэтаже размещались принадлежащие ему «Последние новости».

Как и предполагал Антон, мундир произвел впечатление на смокинги и фраки. Хозяин дома вынужден был каждому из вновь приходящих представлять своего молодого друга, героя минувшей войны и наследователя боевой славы российской армии.

— Да будет вам известно, господа, Антон Владимирович — родственник покойного Петра Аркадьевича Столыпина. Многие из вас знавали, наверное, его отца, профессора Владимира Евгеньевича Путко, и матушку, Ирину Николаевну, ныне баронессу Томберг.

— Как же! Как же!.. Профессор Путко… Его супругу почитали за первую красавицу Петербурга!..

— К огорчению, не имеем счастья видеть и ее, ныне Ирина Николаевна с мужем в Новом Свете. Но поприветствуем ее сына, боевого офицера и нашего друга!

— Весьма рады!.. Весьма!..

Как обычно, разговоры порхали с одного на другое, перемежаясь тостами с хрустальным перезвоном. Помянули, почтив паузой, недавно арестованных ОГПУ в Москве князя Павла Дмитриевича Долгорукова и Василия Ивановича Анненкова, в прошлом видных деятелей кадетской партии, пребывавших последние годы здесь же, в Париже, да вдруг объявившихся в России и обвиненных там в подготовке контрреволюционных групп. Минутная скорбь «по мученикам», скрытая радость: «я-то в безопасности!», немой вопрос к тем из находящихся за столом, кто должен был знать, на какой шут понесло их в Совдепию… И снова оживленный, уже хмельной говор.

Расходились гости, поздно. Антон опьянел, разомлел и не спешил покидать профессорский дом. Да и Павел Николаевич не торопил. Раскурили сигары, потягивали ликер, смаковали кофе.

Когда захлопнулась дверь за очередным, теперь уже предпоследним гостем и прислуга готова была убирать посуду, Милюков пригласил Путко в кабинет. Там, в потертости солидных кожаных диванов и кресел, квадратах фотографий в темных рамках на стенах и мерцании книжных корешков за стеклами, жил не эмигрантский конца двадцатых годов Париж, а добропорядочный, предреволюционный, даже предвоенный Питер.

— Ну-с, что нового, мой друг? По-прежнему поносят меня последними словами золотые погоны? Кто нынче в перевесе сил — николаевцы, кирилловцы?