Обещаю, больно не будет (СИ)

Правильно мать меня увозит. За две недели у меня всё отболит, затянется и покроется пуленепробиваемой коркой новой брони. А дальше я вернусь и с высоко поднятой головой пройду мимо того, кто вытер об меня ноги.

Я пройду, да! А он увидит, что не сломил меня. Не превратил в пыль. Да, возможно, я вышла из этой партии проигравшей, но зато стала сильнее и умнее. Ведь теперь я назубок выучила тот урок, что мне так усердно вкладывали в голову.

Монстры любить не умеют. Лишь загоняют и рвут на части, забавы ради.

Всхлипнула судорожно и стиснула дрожащие пальцы, а затем постаралась выдохнуть своё отчаяние, когда машина остановилась у железнодорожного вокзала. Водитель помог выгрузить чемоданы из багажника и угрюмо кивнул моей матери.

А дальше перрон, вагон и женское купе, где кроме нас никого.

— И в какой монастырь едем? — неузнаваемым, изуродованным душевной болью голосом прервала я затянувшееся молчание, когда состав тронулся, а проводник принёс нам постельное бельё.

Мать с бабкой переглянулись, но на вопрос мой не ответили.

— Спи, Вера, — только и услышала я глухой приказ, а затем легла на верхнюю полку и попыталась уснуть.

Но увы. Сердце, разорванное в клочья, корчилось в невыносимой предсмертной агонии. Суставы выкручивало, а кости ломало — это тело рвалось туда, где по нему уже раз и абсолютно хладнокровно проехались танком. Спустя пару часов стало и вовсе невыносимо. Я скрутила пододеяльник жгутом и вставила его между зубов, а затем накрылась подушкой с головой, принимаясь беззвучно орать в никуда.

И только мелькающие в окне фонари были свидетелями моих сердечных мук. Мать и бабка тихо посапывали на нижних полках. Им не было дела до того, что я изнутри вся сгораю.

Через шесть часов и сорок две минуты поезд остановился на неприметном полустанке, а мы, кутаясь в свои ветровки, вышли в промозглую ночь. Молча добрались до куцей вокзальной площади. Поймали сонного бомбилу, который без особого желания довёз нас до нужного адреса.

Только остановился он не перед воротами древнего храма, а возле двухэтажного жилого дома с белой и потрескавшейся штукатуркой на стенах.

— Мам? — поёжилась я и покосилась на беспробудного спящего мужчину, вольготно развалившегося на ближайшей лавочке.

— Что, не нравится? — неожиданно зло огрызнулась мать и я тут же боязливо отступила шаг назад.

— Я не понимаю, — растёрла лицо ладонями, приказывая подбородку не дрожать.

— А что тут понимать, Вера? Это твой новый дом, — указала она выкрашенной синей краской балкон на втором этаже, — привыкай.

О боже...

Глава 4 – Святая женщина

Вероника

Квартира, в которую мы поднялись по деревянным, чуть поскрипывающим ступеням была небольшой, но трёхкомнатной. Её нам открыла заспанная соседка, которая оглянула мать с головы до ног заинтересованным взглядом, хмыкнула, буркнула: «сами там разберётесь» и захлопнула дверь.

Мы прошли в, пахнущее пылью и запустением, помещение и переглянулись. Я таращила глаза в панике, на меня же смотрели с нескрываемой злостью.

— Чемоданы утром разберём, а теперь спать.

Я возражать не стала. Прошла в комнату, на которую мне указали, а затем расстелила на кровати, сложенное стопкой, чистое постельное бельё. Но уснуть не могла. Я ещё не знала, но бессонница на долгие месяцы стала моей верной спутницей, нагоняя ужасы и в без того серое, засыпанное пеплом существование.

Дальше дни летели мимо меня монохромным калейдоскопом, не отличаясь друг от друга особо ничем, за исключением того, что градус моей агонии лишь повышался день ото дня. Усугубляло ситуацию то, что у меня совершенно не было никакой связи с внешним миром. Снова лишь кнопочный телефон с тарифом «родительский контроль», да зомбоящик, по которому больше врали, чем говорили правду.

Так и жила. Тупо уставлюсь в окно, картинка, за которым особо никогда не менялась и тихо плакала, чтобы не раздражать мать. Она вообще не считала, что у меня возникли какие-то проблемы. Наоборот, это я их создала сама, но не себе, а им расчудесным.

Неблагодарная тварь — это прозвище всё чаще с язвительными, наполненными ядом интонациями, вырывалось из уст дорогой родительницы тогда, когда она думала, что я ее не слышу.

В школу в этом году я уже не пошла, но мельком видела выбеленное штукатуркой большое трёхэтажное здание, когда меня отправляли в магазин за хлебом. Там-то я и узнала название места, в котором мы очутились.

Это был крохотный посёлок с населением всего чуть более трех тысяч человек. Но, увы, расположенный в горно-лесной местности, между двумя живописными речушками, он совсем не радовал меня своей первозданной красотой. Скорее наоборот, ещё больше угнетал, ибо казался ещё глуше того закрытого городка, в которым мы жили до трагических событий в нашей семье и переезда на берег Чёрного моря.

— Мам, пожалуйста, давай вернёмся, — в один из дней, когда стало почти невыносимо, тихо и с отчаянием произнесла я, сидя за столом в кухне.

— Вон дверь, — кивнула мать, — я тебя не держу. Бог даст, не пропадёшь.

— Ну почему? Это же только моя боль. Я с ней справлюсь!

— Боль твоя, а позор мой.