Обещание

Она всегда неверно судит о своей внешности и выбирает не ту одежду, не ту стрижку, не те бусы, не те духи. Ее стиль – чем проще, тем лучше. Самое естественное – обходиться без косметики, побрякушек и ожидаемых женских прикрас, являя себя такой, какая она есть. Иной раз самым правдивым обликом представляется нагота, хотя много в таком виде не походишь, а жаль. Всегда нужно чем-нибудь да прикрыться. Приняв душ и вытершись, надевает синее хлопчатобумажное платье. Надела бы сандалии, но не хочется показывать поврежденные ступни, особенно ту, где не хватает пальца, поэтому достает из своего шкафа закрытые туфли. Волосы у нее длинные, и она предпочитает стягивать их сзади, чтобы не мешали. Общее впечатление, на ее взгляд, приемлемое: непритязательность, безыскусность.

Тем не менее чувствует, что ее появление почти физически сказывается на небольшой компании в гостиной, словно рябь по пруду пошла. Ух ты, нет слов! Как она переменилась, просто невероятно! Около нее возникает сгущение, сжатие, и сильнее всех взбудоражены, или встревожены, женщины из ее семьи.

Господи, но похудела-то как! Тетя Марина мигом выныривает из своего уныния, чтобы стиснуть ее в объятиях, а заодно и пощупать украдкой, проверяя, сколько веса с нее сошло. Нам надо будет тебя поправить! Возьми пирога с курицей.

Я не ем мяса, напоминает ей Амор.

Все еще? О, я думала, ты из этого выросла…

Марина заново возмущена тем, что племянница без какой-либо серьезной причины заделалась вегетарианкой, тогда еще, в том памятном году, к замешательству взрослых. Толчком стал тот жуткий браай! В каком-то расплывчатом смысле она уподобляет это коммунистическим настроениям, в семье в год смерти Рейчел вообще все пошло вразнос, а теперь вразнос, кажется, пошла страна.

Животные не чувствуют боли, уговаривает она Амор. Они не как мы.

Продолжала бы, но в эту секунду другая ее племянница, кружившая, точно спутник, вдруг падает на землю.

Амор, почти неслышно говорит Астрид. Боже мой!

Астрид это дается труднее всех, и в ее лице даже под косметикой видны признаки душевной борьбы. Как такое могло получиться? Не может быть, чтобы это была моя сестра, это самозванка, хотя нет, конечно.

Я поверить не могу, говорит она. И надо же. Какие волосы. Какая кожа.

Обнимаются, дотрагиваясь одна до другой кончиками пальцев и, скорее, обозначая поцелуй. И все же Астрид не может удержаться от новых прикосновений и зарыдала бы, если бы близнецы, затеяв потасовку и подняв вой вместо матери, не выручили ее, давая повод схватить обоих за руки и оттащить в менее людную часть дома, где она все-таки не выдерживает и плачет. Дин отправился за ней следом, и она с силой толкает детей в его расставленные руки, словно швыряя ему двойное обвинение. На, кричит, займись ими, хоть на что-нибудь ты должен быть годен, а сама бросается в туалет и запирается.

Астрид на коленях над унитазом. Сегодня ей и палец, в общем, не нужен. Ужасно, противоестественно, никак к этому не привыкну, сколько бы раз ни было уже, и ведь даже не работает это больше, вес прибавляется и прибавляется без остановки, зубы у нее уже никуда из-за чертовых желудочных соков, надо кончать с этим, надо, надо, но сейчас это тебе должное наказание и за мельктерт, ела и ела, почему не заставила себя остановиться, и за то, что так плохо выглядела рядом с Амор, господи, ну как это у нее так получилось, всегда была толстая, сексуальности ноль, но что-то с ней произошло, пока она была в отлучке.

Амор выскальзывает из гостиной, из скопления людей. Она поздоровалась со всеми, но на положенный светский разговор ее бы не хватило. Нет таких сил. Лучше ретироваться на кухню ради той, по кому ты действительно скучала.

Саломея. / Амор.

Обнимаются с легкостью, без усилий. Теплые руки, крепкая хватка. Мягко покачались. Отпустили друг друга.

Как ты?

Не знаю. Впервые за день она ответила на этот вопрос честно.

Ох, печаль какая, говорит Саломея.

Она заметно старше, морщины врезались глубже, особенно вокруг рта и глаз. Выражение обманутой надежды начало твердеть на лице Саломеи подобно мозолям, наросшим на ее ступнях. Она по-прежнему босиком. В этом доме ей никогда обуви не носить.

Печаль, говорит она, и ей не нужно объяснять, что она имеет в виду. Не только смерть Мани. Он не всегда обращался с ней уважительно и ни разу с тех пор, как умерла миссис Рейчел, не заговорил с ней о ее доме, сейчас, может быть, что-то изменится.

(Поможешь мне?)

Вслух это не произносится, но Амор слышит, как произнесенное. Вопрос о доме Ломбард, о предсмертном желании матери и обещании отца, несколько вопросов на самом деле, хотя ощущаются как один, следовал за ней по всему свету, досаждая ей в иные моменты, как пристающий на улице незнакомец, вдруг схватит за рукав и крикнет: выслушай меня! И она знает, что должна выслушать, настанет день, когда ей придется дать ответ, но почему сегодня?

Мы поговорим еще, обещает она Саломее.