Обещания богов

Бивен, перекинув ногу на ногу, теперь обводил насмешливым взглядом кабинет Симона, изысканную обстановку. Казалось, он наслаждался тем, что огорошил этого человечка в его ботинках «дерби» с перфорированными мысами. Вотчина Симона — трепотня психиатра, дегенеративное искусство, бесполезные книги. А его, Бивена, вотчина — смерть, жестокость, власть. Конкретный мир. Сегодняшний мир.

— Маргарет Поль приходила к вам регулярно?

— Я вам уже сказал. В последнее время наши сеансы стали реже. Я видел ее пару недель назад.

— В чем заключалось лечение?

Симон мог сослаться на врачебную тайну, но это означало риск оказаться в подвалах дома 8 по Принц-Альбрехтштрассе. Уж лучше избежать такого переезда.

— В словах, — уклончиво ответил он. — Она описывала мне свои тревоги, а я давал ей советы.

— И что это были за тревоги?

Симон достал очередную «Муратти». Прикурил, чтобы выиграть несколько секунд на размышление.

— Она страдала приступами беспокойства, — обронил он, нервно постукивая по краю пепельницы.

— Какого рода беспокойство?

В конце концов, там, где она сейчас, бояться ей нечего…

— Нацистский режим внушал ей страх.

— Странная мысль.

— Вы тоже так полагаете? Я в лепешку разбивался, повторяя ей это.

Замечание вырвалось само собой. Крупное тело, затянутое в черную ткань, внезапно напряглось, словно под мундиром застопорился какой-то механизм.

— Упоминала ли она отношения с мужем?

— Конечно.

— И что она об этом рассказывала?

Перед глазами Симона вновь вспыхнула картинка. В соседней комнате Маргарет слушает граммофонную пластинку со своей любимой песней «Heute Nacht oder nie»[30], кружась босая по паркету.

— Его поведение мучило ее. У него не хватало времени на жену. Всегда на армейских учениях…

— Выражайтесь точнее. Что у нее была за болезнь?

— Ее чувство покинутости выражалось в потере аппетита, лихорадочной дрожи, потере сознания, приступах страха…

Гестаповец погрузил свой странный взгляд в глаза Симона. Как ни удивительно, асимметрия век придавала ему особое, почти романтическое своеобразие. Нечто завуалированное, подспудное, наводящее на мысль об одноглазом пирате.

— Говорила ли она с вами о каком-нибудь любовнике?

Симон вздрогнул: возможно, ловушка. Он представления не имел, насколько продвинулось расследование. И даже не знал, когда именно была убита Маргарет.

— Ни разу, — ответил он.

И добавил безапелляционным тоном:

— Это было не в ее духе.

Нацистский офицер коротко кивнул в ответ. Невозможно было догадаться, что он при этом думал. Этот парень мог потерять мать сегодня утром, и взгляд его оставался бы таким же непроницаемым над челюстью-наковальней.

— Знаете ли вы, как она проводила свои дни?

— Нет. Спросите лучше у мужа.

Бивен наклонился вперед и оперся о стол, вызвав скрип и кожи, и дерева. Никогда еще лакированная столешница не казалась Симону такой маленькой.

— Но она же должна была рассказывать вам о своих повседневных делах?

Симон раздавил сигарету и встал открыть окно. Выветрить запах табака. А еще лучше — вместе с царившим в комнате напряжением.

— Мне не хотелось бы чернить ушедшего человека, — произнес он якобы в затруднении, — но Маргарет вела праздную и пустую жизнь супруги состоятельного человека.

— То есть?

Симон вернулся к столу и сел:

— Парикмахер, походы по магазинам, косметические процедуры… Она также часто встречалась с подругами и пила с ними чай.

— Мне говорили о клубе…

— Верно, она была членом «Вильгельм-клуба». Нечто вроде литературного салона или, скорее, светского. Его члены собирались каждый день после полудня в отеле «Адлон».

Бивен снова откинулся в кресле.

— Во время ваших последних встреч фрау Поль не показалась вам нервной или испуганной?

— Я уже сказал вам, что это и было предметом наших сеансов.

— Не стройте из себя дурака. Не показалось ли вам, что она боится какой-то конкретной опасности? Получала ли она угрозы?

— Насколько мне известно, нет, но…

Этот односторонний допрос начал действовать Симону на нервы. Обычно вопросы задавал он.

— Не могли бы вы уточнить обстоятельства ее кончины? Если бы я знал, что именно случилось, то смог бы полнее вам ответить…

— В мои обязанности не входит снабжать вас какой бы то ни было информацией.

Гауптштурмфюрер обхватил сцепленными пальцами колени. У него были широкие костлявые ладони со множеством старых порезов. Руки крестьянина, но еще и штурмовика, который бил морды и стекла, ломал руки и все, до чего могли дотянуться его кулаки, прежде чем получил это зловещее повышение — поступил в гестапо.

Симон также заметил, что мужчина говорит без акцента. Яблоко от яблони недалеко падает. Да, он родом из деревни, но где-то в окрестностях Берлина. А сам Симон потратил годы, чтобы избавиться от своего дурацкого баварского говора.

— Если я правильно понял, — снова заговорил посетитель, — жертва регулярно посещала вас на протяжении почти двух лет. Она рассказывала вам о личных проблемах, о своих тревогах, сомнениях и уж не знаю о чем еще. Если кто-то в Берлине и знает всю ее подноготную, то именно вы.