Обещания богов

— Ты не мог бы надеть что-нибудь… поскромнее?

123

И снова они сидели в «мерседесе» Минны, ждали неподалеку от особняка, похожего на клинику «Цеертхофер». Такая же стена, такая же листва над фасадом, такие же глухие ворота — вид не очень располагающий.

Они просто сменили квартал, но улица со своими садами и мертвыми, как мавзолеи, домами оставалась так же пустынна.

Едва заступив в караул, они увидели, как подъехала новенькая «Ганза-1100» с красными дверцами и черной решеткой радиатора, за рулем которой сидел шофер. Из нее вышел Штайнхофф вместе с двумя людьми, которым тепло пожал руки.

Бивен пригляделся. В мерцающих сумерках мужчина показался ему целиком сделанным из хрома: черные навощенные волосы, гладко зачесанные назад, ослепительная безукоризненная улыбка, костюм с муаровым отливом, словно вспыхивающий в золотых закатных лучах. Курт Штайнхофф был идеальным арийцем, образцом, о потенциале которого Гитлер или Гиммлер, наверное, размышляли перед сном, — ходячим воплощением надежды.

Мужчина был не так уж высок — чуть больше метра семидесяти, — но массивен, и костюм с большими накладными плечами еще больше это подчеркивал.

Бивен еще раз внимательно оглядел зверя. Он не забыл, что у того пресловутая репутация «самого красивого мужчины Германии». И действительно, в Штайнхоффе чувствовалась королевская повадка. Что-то в его взгляде под четкой линией бровей притягивало свет и возвращало его обогащенным, чуть дрожащим, как алкоголь на дне бокала. Бивен не был экспертом по мужской красоте, но он представлял, как эти голубые глаза заставляют трепетать сердечки берлинских секретарш.

Он бросил взгляд на Симона, который тоже воспринимал эту красоту как плевок в физиономию. Личное оскорбление, никак не меньше. Психиатр разыгрывал перед женщинами целый фильм. А Курт Штайнхофф сам был этим фильмом.

Им вполне хватило времени переварить мелькнувшее видение. До десяти вечера никакого движения на вилле не замечалось. По крайней мере, они так решили: с их поста им была видна только часть первого и второго этажа — свет там горел, но ни одной тени в окнах.

Наконец ворота открылись, и из парка выехал «Ганомаг 2/10» с потушенными фарами и свернул налево, в противоположном от двух сообщников направлении.

— Что будем делать? Сядем ему на хвост? — спросил Симон.

— Нет. Воспользуемся случаем и обыщем дом. Скорее! Пока решетка не закрылась.

Они бросились бежать и в последний момент проскользнули между железными створками. Они продвигались пригнувшись, словно тащили луну на спине. На несколько секунд замерли, присев, вглядываясь в тени и вслушиваясь в тишину. Ни собачьего лая, ни света в окнах. Ни следа часового или слуг. Теперь или никогда.

Парк не отличался оригинальностью: аккуратно подстриженные изгороди, величественные деревья, чьи кроны терялись в темном небе как черный дым… Они добрались до дома.

Особняк не был похож на виллу Минны. Это был длинный параллелепипед, испещренный множеством окон. Никаких орнаментов или украшений на фасаде, и все же ничего общего со стилем, который Минна называла «Баухаус». Бивен совсем не разбирался в архитектуре, но дал бы руку на отсечение, что это сооружение было творением Альберта Шпеера[163]

или одного из его учеников. Нацистский стиль, нагоняющий страх, даже когда речь шла о простом нагромождении камней.

Они поднялись по ступеням террасы к центральной двери. Бивен заметил, что у Симона любое его действие или движение вызывало не меньший интерес, чем сам дом. Возможно, психиатра возбуждал этот ночной визит, а может, двусмысленная привилегия увидеть офицера СС за работой.

Бивен достал свои отмычки. Обычно, когда к вам приходили гестаповцы, они барабанили в дверь или вышибали ее ударами сапог. Но существовал и иной метод, не получивший такой известности: скрытый подход. В СС также умели вести себя незаметно и проникать к людям инкогнито.

Запоры Штайнхоффа не представляли сложностей: дверь, украшенная коваными узорами, была тяжелой, но открывалась вполне стандартно. Внутри они без удивления обнаружили вполне буржуазный интерьер: в просторных залах стояла лакированная мебель, пианино, книжные шкафы. На самом видном месте в столовой висел портрет фюрера, на журнальном столике лежал «Майн кампф» — разумеется, в качестве декоративного элемента. Бивен не знал никого, кто одолел бы всю книгу.

Инстинктивно он уже понял, что ничего здесь не найдет: они стояли перед парадной витриной жизни Штайнхоффа. Южная, ярко освещенная сторона — актер, симпатизирующий НСДАП. А Бивену нужна была сторона северная. Холодная, теневая. Мертвая зона этого фальшивого существования.

Они обошли помещения — тут было столько гостевых комнат, что дом напоминал отель, — и порылись в шкафах, комодах и секретерах. Проверили под кроватями, за картинами, в глубине ящиков. Они двигались в богатом антураже, исподволь навевающем сонливость. Все было красновато-коричневым с золотистым отливом. На дверях блестящая инкрустация; стены отделаны панелями; толстые, как матрасы, ковры и тяжелые, как покрывала, шторы.