Обещания богов

Минна не пошла на войну. Это война вошла в нее. Не очень понимая, каким образом, психиатр попала под мобилизацию и была отправлена сначала в Бельгию в августе сорокового, через год после дела Адлонских Дам, а потом в Данию. Работа особо не напрягала — она занималась только легкоранеными, а еще общим медицинским наблюдением за войсками. Потом в конце сорок первого ее перебросили на Восточный фронт.

Вот тогда она и открыла для себя военную медицину, причем настоящую — варварскую хирургию, ежедневную мясорубку без средств и асептики. Сначала она ассистировала практикам в их конвейерном потрошении, потом мало-помалу сама встала на их место. Сначала ампутации, потом полостная хирургия.

Беспрерывно прибывающие кровавые транспорты не оставили Минне ни выбора, ни времени: она была вынуждена стать хирургом-универсалом. Она едва успевала вечером что-то заучить по книгам, чтобы пополнить профессиональные знания. Ортопедическая хирургия, полостная, дыхательных органов, челюстно-лицевая… Весь день, всю ночь Минна оперировала, отрезала, кромсала, зашивала. Она училась ремеслу, спасая жизни — и теряя их. Увильнуть было невозможно. Или она, или никто.

Сначала ее отправили в Смоленск, потом в Днепропетровск, пока она не оказалась здесь, в предместьях Сталинграда, где оперировала раненых на алтаре, который втащили на хоры. Заливаясь гемоглобином, она мысленно благодарила генератор, чей грохот отчасти перекрывал вопли пациентов, а бензиновые испарения — вонь сырого мяса.

Она оперировала взломанные, как двери, грудные клетки, вырванные лица, бурлящие жидкостями животы, вываливающиеся, как белесые трубы, внутренности. Любые представления о человеческом существе были бы ошибкой — и даже слабостью. Следовало держать в голове только модели и схемы — человеческого организма, рассматриваемого исключительно как механическое устройство, — и стараться сориентироваться в той алой фиброзной каше, которую выкладывали перед ней на операционный стол. И точка.

Рекомендовалось избегать еще одной ошибки: попытки понять и отследить положение на фронте. Ложь, слухи и путаница полновластно царили повсюду, и невозможно было отделить одно от другого. Насколько она все-таки сумела уловить, Гитлер после провала под Москвой обратил свои взгляды на Волгу и Кавказ. Посылая войска в направлении нефтяных месторождений в районе Баку и Грозного, он решил в то же время атаковать Сталинград, чтобы перерезать ось снабжения русских «север — юг». То, что полагали формальностью, превратилось в кошмар для солдат, завязших на все лето в безысходных уличных боях. Шушукались об отходе, разгроме, бегстве…

— Разрез сонной артерии на шейном уровне осколком снаряда, оставшимся в ране…

Минна взорвалась:

— Зачем мне подсовывают людей в таком состоянии? Сколько раз я должна повторять? Мы же только теряем время! Здесь потребуется шесть часов, чтобы хоть что-то сделать! Что за бардак, Scheiße! В сторону!

Она предплечьем потерла лоб — на руках по-прежнему оставались хирургические перчатки, заскорузлые от засохшей крови, — пока за спиной звякал, падая в лоток, EK[185].

— Многочисленные пулевые ранения в области живота с возможными кровотечениями в селезенке и печени.

Может, назло всему, а может, от усталости она решила, что возьмет его, хотя операция требовала минимум двух часов.

— Перелом шейного отдела позвоночника вследствие взрыва. Безусловное смещение пятого, шестого или седьмого позвонков… Клапанный пневмоторакс. Риск полного паралича и начавшаяся асфиксия…

— В сторону.

Она никогда не вспоминала о Берлине или же очень редко. Само название этого города стало для нее чужим. Минну словно похоронили заживо в окружающей грязи. Ни прошлого, ни будущего. Только удушающее настоящее.

Да и вспоминать-то было особо не о чем. О смерти Магды Заморски сообщили весьма сдержанно. Минна не позволяла себе протрезветь. Ее терзала последняя картина: Магда на пропитанных кровью простынях и стеганом одеяле. Они оставили ее, сделав вид, что сами никогда там не появлялись, никогда не слышали истинной истории, словно всего этого никогда не существовало…

На протяжении недель Минна не выходила из дома. Бивен ушел на фронт, как пускаются в дальний заплыв. Симон, у которого больше не было ни дома, ни кабинета, принимал назначения в разные психбольницы и диспансеры, постепенно продвигаясь все дальше на восток.

Как с психиатром, с баронессой фон Хассель было покончено. Ее мир лишился всякого смысла. Она потеряла веру в свою профессию и больше не подходила для работы по специальности — там требовались скорее палачи, исполнители. Поэтому, когда ей предложили отправиться на фронт в качестве медика без специализации, она ни секунды не колебалась. Лучше уж быть чем-то полезной, а заодно и постараться меньше пить.