Обещания богов

Но подсознание Сюзанны, Маргарет и Лени прибегло к одному и тому же символу, Мраморному человеку. У Симона были свои соображения на этот счет. Он давно уже заметил, что спящий использует в ночных видениях детали, увиденные днем, предметы, на несколько секунд привлекшие его внимание.

Без сомнения, эти три представительницы высшей буржуазии, перед тем как заснуть, видели одну и ту же скульптуру, образ или же фильм. Что неудивительно: они бывали в одних и тех же местах и тратили время на один и тот же вздор.

Именно к такому выводу и пришел в свое время Симон, не уделив, по правде говоря, этому факту особого внимания. Следует заметить, что с кошмарами, вызванными нацизмом, он сталкивался каждый божий день — его хранилище записей было ими переполнено.

Роберт Лей, руководитель Германского трудового фронта, однажды сказал: «Мы овладеем сознанием немцев до такой степени, что свободными у них останутся только сны». Реальность превзошла его надежды, поскольку даже сны — и Симон мог это засвидетельствовать — оказались полностью заражены нацизмом.

Но существует ли связь между Мраморным человеком и убийством Маргарет? Ответить он не мог, ничего не зная о самом убийстве. Полезной информацией мог служить только тот факт, что Маргарет, возможно, обратила внимание на некий предмет или образ в том месте, где также бывали Сюзанна и Лени.

Одно было точно: он ничего не скажет Бивену. Начнем с того, что Симон из принципа не разговаривал с нацистами. А еще он предпочитал сохранить эту деталь для личного пользования. Как бы оставаться на шаг впереди. А собственно, впереди чего?

В девять утра он принял решение. Он отменит все сегодняшние встречи и начнет собственное небольшое расследование. Как минимум это он должен сделать для Маргарет.

Он решил поспать несколько часов, прежде чем приняться за дело. После полудня он заглянет в «Вильгельм-клуб». Его там любили.

Это не новость: все женщины любили маленького Симона.

18

— Никогда даже не слышал.

— Ты уверен? Ее имя Маргарет Поль.

— Ни сном ни духом.

С тех пор как Гитлер пришел к власти, немцам оставалось одно право: заткнуться. Журналистам в первую очередь. Отныне только Йозеф Геббельс, министр народного просвещения и пропаганды (никто вроде бы не обратил внимания на противоречие в самом наименовании), определял, какие статьи можно допустить к публикации.

Однако некоторые газеты умудрялись протащить кое-какие намеки или использовать эзопов язык, донося до понимающего читателя нечто в корне отличающееся от того, что лежало на поверхности. Если читать между строк, всплывал скрытый смысл и даже определенная ирония, которую оставалось расшифровать…

К счастью, Симон был знаком с редактором, который работал на одно из таких изданий, неким Морицем Блохом. Он назначил ему встречу в «Ашингере» на Александерплац, в одном из самых дешевых ресторанов Берлина. Симону отнюдь не приходилось экономить каждую марку, но он обожал разглядывать молоденьких секретарш, обедавших там на скорую руку, — он так и пялился на их стройные икры, только-только оформившийся изгиб бедер, их мордашки, когда они пожирали сосиски, а главное, только им присущую манеру погружать вилку в салат, высоко задирая запястье с кокетством, которое будоражило его до мурашек.

— Наверняка какая-то политика.

— Не думаю, нет.

— А кто этим занимается?

— Гестапо.

— Ну понятно. Что и требовалось доказать.

Мориц был прав. Обычно уголовщиной занималась Крипо. Вмешательство гестапо свидетельствовало, что речь идет о государственных интересах. А может, наверху решили, что убийство супруги генерала может оказаться покушением или же косвенно целит в рейх?

— Ты можешь разузнать?

— Постараюсь.

Мориц Блох был довольно неприятным типом. Болтун с вечно пустыми карманами и настолько язвительный по натуре, что у него вечно кривился рот. Рыжий, бледнокожий, плохо выбритый, волосы ежиком, очень черные глаза. Помесь белки и крысы.

Он всегда ел торопливо, словно только этим утром нарыл сенсацию, комментировал все на свете, придираясь к каждой мелочи, а потом истолковывая ее то в одну сторону, то в другую. А главное, он вечно делал вид, что принадлежит к кругу посвященных, с кем Гитлер советуется, прежде чем принять любое решение.

— С Польшей, — заговорил он (история Поль его явно не заинтересовала), — скоро будет покончено.

— Все знают, что «скоро».

Блох наклонился над своей тарелкой.

— Нет, я хочу сказать, прямо на днях.

— И что?

Симон нажал не на ту кнопку. Мориц тут же пустился в нескончаемые объяснения, касающиеся подноготной, целей, задач и интересов предстоящего вторжения. Полное впечатление, что он расположился за столом переговоров.

Симон не слушал. В большом зале стоял шум, и голос Блоха терялся в общем гуле. Не прерывая лекции, тот чередовал сосиски и «Лёвенброй», едва переводя дух между словами и глотками.

Чистая потеря времени.

И все же этот разговор кое-что принес: если уж Блоху ничего не известно, значит никто не в курсе. Или преступление только-только произошло, или, как он сам полагал, гестапо замяло дело.