Обещания богов

— Я разочарован, гауптштурмфюрер. Весьма разочарован.

Едва вернувшись в гестапо, Бивен был вызван на ковер к непосредственному начальству, обергруппенфюреру Отто Пернинкену, который, по всей видимости, был осведомлен не хуже его самого об убийстве Лени Лоренц. Как минимум одно достоинство за гестапо следовало признать: информация тут передавалась молниеносно.

— Сколько времени вы уже работаете над этим делом?

— Шесть дней, обергруппенфюрер.

— И каковы результаты? — Шеф не дал ему времени ответить. — Никаких. Ноль. Полное отсутствие и зацепок, и подозреваемых. А теперь еще и новое убийство.

Пернинкен сложил руки на кожаном бюваре, лежащем на его письменном столе. Обергруппенфюрер представлял собой стопроцентно чистый продукт национал-социализма, без малейшей накипи или примесей. Этот офицер родился не из лона женщины, а из окопов Соммы[60]. Его околоплодными жидкостями были кровь поражения и пот побежденных.

Но то же самое можно было сказать и о Бивене.

Пернинкен всеми фибрами души одобрял все постулаты гитлеровского режима. И делал это не слепо, а потому, что каждой своей клеточкой разделял его идеи и ценности.

— В Тиргартене действовал тот же убийца, верно?

— Безусловно тот же. По предварительным данным…

— Я прочту ваш рапорт. — Пернинкен повысил голос. — Вы отдаете себе отчет в общественном положении жертв?

— Полностью, обергруппенфюрер.

— А вы отдаете себе отчет в историческом моменте, который мы сейчас переживаем?

— Я прекрасно все понимаю, обергруппенфюрер.

— Вы думаете, это подходящий момент, чтобы выказывать слабость? Чтобы позволить говорить, будто рейх не может защитить жен представителей своей элиты?

— Нет, обергруппенфюрер.

Что касается внешности, Пернинкен был величественно лыс — как королевский гриф. Розовый, блестящий, абсолютно голый череп. Под этим монументальным куполом его черты выражали жесткую властность, нечто, что гнет подковы и сворачивает в бараний рог все прочее. Как ни странно, эта розоватая кожа напоминала младенческую и прекрасно гармонировала с черным мундиром из плотной ткани, похожей на сукно солдатских одеял.

— Так чем вы тогда занимаетесь, мать вашу?

— Обергруппенфюрер, позвольте напомнить, что обстоятельства весьма непростые.

— Будь дело простым, его бы оставили Крипо.

— Необходимость скрывать факт произошедшего затрудняет расследование. Мы не можем ни напрямую опрашивать наиболее близких жертве свидетелей, ни взаимодействовать с другими полицейскими службами.

— Гестапо ни в ком не нуждается.

— Я вас понимаю, обергруппенфюрер, но и вы поймите, насколько эти ограничения тормозят ход дознания.

Пернинкен встал и, заложив руки за спину, подошел к окну. Все начальники полиции на всех широтах и во все времена разыгрывали эту сцену. Законы жанра.

— Что у вас на самом деле есть?

Бивен чуть не ляпнул «ничего», но в последний момент опомнился:

— У жертв много точек соприкосновения. Например, все они бывали в «Вильгельм-клубе», светском салоне, где…

— Я в курсе. Что еще?

Больше у Бивена ничего примечательного не было, но разговор с маленьким психиатром и историю с Мраморным человеком он предпочел оставить при себе. На всякий случай.

— Короче, — уклончиво заметил он, — они были знакомы друг с другом и часто участвовали в престижных светских мероприятиях, связанных с жизнью нашего рейха.

Пернинкен обернулся. Он был не так высок, как Бивен, но тоже весьма внушителен.

— Не вздумайте взять под подозрение кого-то из наших.

Полный назад.

— Я не это хотел сказать, обергруппенфюрер. На самом деле я склоняюсь к версии убийцы-психопата, выбирающего очень красивых женщин, чтобы утолить свои кровожадные побуждения.

— Вы сами к этому пришли?

Пернинкен снова развернулся к окну. В лучах послеполуденного солнца его голый череп, обычно выглядевший угрожающе, теперь походил на детский воздушный шарик, готовый улететь.

У генерала была одна особенность: он верил в проклятия, порчу и человеческий магнетизм. Чтобы защититься от любой невидимой напасти, он рассовал по всему кабинету свинцовые плашки, источавшие тяжелый горький запах. Запах стоматологической лечебницы.

— Вначале, — продолжил Франц, будто не услышав, — я считал приоритетным политический след.

— Что вы хотите сказать?

Еще одно раздражающее слово. Он снова сдал назад:

— Но вскоре я понял, что ошибся.

— Объяснитесь.

— Ну… я сказал себе, что, возможно, мотивом преступлений были ответственные посты супругов жертв. Посредством этих убийств кто-то пытался добраться до элиты нации.

— Смешно.

— И я пришел к такому же выводу.

— И что?

— На данный момент я склоняюсь к версии убийцы, действующего без внешних побудительных мотивов, только в силу собственных преступных наклонностей. Он приметил этих женщин, проследил за ними или заманил в ловушку, а потом дал волю своим варварским инстинктам.

— Расскажите мне что-то, чего я не знаю.

Франц перевел дыхание. На самом деле он рассуждал вслух:

— Этот убийца знаком со своими жертвами. Или, по крайней мере, он знает, как завоевать их доверие.

— И что?