«Обезглавить». Адольф Гитлер

Он сел за обеденный стол, заложил конец белой накрахмаленной салфетки за воротник, потянул носом запахи специально для него приготовленных блюд и остался доволен стараниями повара. Он любил аппетитно покушать, посидеть за красиво накрытым столом, помечтать о будущем, вспомнить былое. В такие моменты все служебные заботы отодвигались на задний план, и он с наслаждением предавался чревоугодию. Однако сегодня чувство тревожного ожидания не проходило даже за столом, и, чтобы избавиться от него или хотя бы притупить его саднящую боль, он налил французский коньяк в хрустальную рюмку, поднял на уровень глаз, пристально посмотрел на янтарного цвета напиток, понюхал с явным удовольствием, но не выпил. «Черт возьми, а ведь совсем неплохо устроился барон фон Нагель» — подумал он самодовольно, пытаясь сбросить со своих плеч ощущение тревоги, впадая в свое обычное состояние отрешенного блаженства за обеденным столом. Взгляд его переместился с рюмки коньяку на портрет Гитлера, висевший на стене. Обращаясь к нему, Нагель провозгласил: «Ваше здоровье, мой фюрер!», выпил коньяк мелкими глотками с наслаждением человека, понимающего толк в винах, и сидел с закрытыми от удовольствия глазами, сдерживая дыхание, чтобы не выдохнуть тончайший аромат, подольше сохранить ощущение божественного напитка.

Сытный и вкусный обед, долголетней выдержки спиртное, вскоре подняли его настроение, вконец развеяли подавленность, обратили в область размышлений о жизни в Брюсселе. И жизнь эта теперь казалась ему не так уж сложной, сопротивление оккупационному режиму не столь опасным и все в Бельгии виделось несколько в ином, благоприятном свете. Степень переоценки Нагелем положения в Бельгии и своего собственного возрастала пропорционально выпитому коньяку и, вероятно, жизнь в Брюсселе стала бы вырисовываться в его воображении полным благополучием, а отношения бельгийцев с оккупационной администрацией совершенно гармоничными, если бы установленный им порядок обеда не нарушил адъютант, гауптштурмфюрер СС Зауэр.

— Господин штурмбанфюрер, — прервал он размышления фон Нагеля. На его бледном лице была растерянность, — Из военной комендатуры мне сообщили, что наши войска под Москвой потерпели серьезное поражение.

Барону фон Нагелю показалось, что где-то рядом разорвалась бомба, и мощная волна горячего спрессованного воздуха, густо насыщенного отвратительным запахом дыма и едкого тротила, ударила в грудь, забила дыхание. Он окаменело застыл за столом, недоуменный взгляд нацелил на Зауэра, словно спрашивал, в своем ли тот уме?

— Официального сообщения Берлина об этом пока не имеется, — докладывал Зауэр несвойственным ему потускневшим голосом, — но английское радио сообщает, что наши войска под Москвой ведут ожесточенные оборонительные бои. Неся большие потери в живой силе и технике, они отступают на запад под давлением превосходящих сил противника.

Зауэр умолк, не решаясь передать полностью то, что ему сообщили из военной комендатуры, и в кабинете повисла тревожная тишина. Посеревшие, плотно сжатые губы Нагеля разъялись, и в этой тишине прозвучало хрипло, сдавлено:

— Докладывайте. Чего остановились?

— Московское радио вещает о… разгроме нашей группировки войск под Москвой, — закончил Зауэр и печально умолк.

— Разгроме?

Ответа Зауэра не последовало, и тишина вновь наполнила кабинет. Нагель задыхался. Наконец, он вспомнил, что за воротником у него зажат угол салфетки, крахмальной жесткостью давившей на горло, и нервным движением руки бросил ее на стол.

— Может быть, это провокация русских? — усомнился он, цепляясь взглядом, ищущим поддержки, за адъютанта, — В предсмертной агонии они на все способны.

Зауэр неуверенно пожал плечами.

— Видимо, нет, господин штурмбанфюрер.

— А что Берлин? — после длительного молчания спросил Нагель надтреснутым, сухим голосом.

— Пока молчит.

Нагель тяжело вздохнул, словно оправляясь от тяжелого состояния, сумрачно приказал Зауэру.

— Все телефоны переключить на меня. — С грустной улыбкой заключил, — Обед окончен.

Щелкнув каблуками, Зауэр вышел. Минутой позже официантка выкатила из кабинета обеденный столик, и Нагель предался размышлениям о положении дел на Восточном фронте и в Бельгии. Он сел за письменный стол в привычное, обжитое кресло, но прежнего удобства в нем почему-то не испытал. Сообщение о поражении под Москвой выбило его из наезженной колеи, и он теперь путался в собственных мыслях. Но уму его нельзя было отказать в рассудительности. Пережив первый приступ шока, он одолевал неизбежную в таких случаях депрессию чувств и разума, пытаясь объективно осмыслить происшедшее.

Резкий звонок телефона прервал его размышления, — Господин штурмбанфюрер, здравия желаю, — приветствовал его Старцев угоднически и с достоинством.

— Здравствуйте, — ответил Нагель сухо.

— Есть важная информация, — снизил голос Старцев, осторожности ради, видимо, прикрыв микрофон трубки ладонью. Именно таким он сейчас представлялся Нагелю. — Прошу встречи, господин штурмбанфюрер.