Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук

Правительство в своем стремлении все обратить в деньги, пустив в продажу бо́льшую часть общественных должностей, само лишило себя возможности раздавать и отбирать их по своему усмотрению. Таким образом, одна из его страстей в значительной степени повредила развитию другой: его алчность явилась мощным противовесом властолюбию. Тем самым в своих действиях оно было вынуждено беспрестанно сталкиваться с ограничением, им же созданным, которое оно не могло подвергнуть разрушению. Правительству часто приходилось видеть, как самые решительные его намерения при исполнении утрачивали энергию и силу. Такой странный и порочный характер государственных должностей выступал своего рода политической гарантией против всемогущества центральной власти. Он был своеобразной беспорядочно построенной плотиной, сдерживающей силу правительства и ослабляющей его натиск. <…> Беспорядочное вмешательство судов в дела управления, часто нарушавшее заведенный администрацией порядок, иногда служило защитой свободы людей – это было зло, но оно умеряло зло еще большее.

В своем анализе английского законодательства XVIII века Джеймс Фитцджеймс Стифен отмечал, что чрезмерный акцент на технические детали закона «смягчает, хотя и иррациональным, прихотливым образом, чрезмерную суровость старых уголовных законов». Комментируя исламское уголовное законодательство, он также писал, что оно «смягчало экстравагантную жестокость своих положений правилами доказательств, которые практически исключали любую возможность проведения этих положений в жизнь». Точно так же Османская империя, царский режим в России, Италия времен Муссолини и Испания эпохи Франко характеризовались как «деспотизм, смягченный бессилием». По сравнению с безжалостно эффективной нацистской Германией это действительно были мягкие режимы.

Токвиль также отмечал, что, когда чиновники старого режима попытались заменить ненавистную всем трудовую повинность на строительстве дорог (corvée) налогом, который шел бы на их поддержание, они оставили эти попытки, страшась того, что «как только будет образован такой фонд, ничто не помешает казначейству воспользоваться им для своих нужд, так что вскоре налогоплательщиков обложат новым налогом и при этом сохранят трудовую повинность». Это явление очень распространено. Когда политики предлагают государственным медучреждениям принимать в первую очередь тех, кому нужно помочь вернуться к работе, они обычно обещают направить социальные выгоды от этого таким образом, чтобы они вернулись в сами медучреждения, отчего выиграли бы все пациенты. Администрация больниц обычно относится к таким предложениям скептически, подозревая, что прибыль осядет в правительственных сейфах. С таким же скептицизмом в Калифорнии были встречены предложения распределять воду тем фермам, которые эффективнее ею распорядятся, чтобы затем употребить образовавшийся излишек для улучшения водоснабжения всех остальных. Ситуация с двумя субоптимальными элементами – неэффективная система приоритетов в распределении скудных благ и правительство, не выполняющее свои обещания (или обещания своих предшественников), – может оказаться лучше, чем та, в которой первый элемент устранен.

Эти случаи напоминают те, когда политики устраняют животных, которые создают неудобства людям, а потом выясняется, что еще большее неудобство причиняют организмы, размножение которых сдерживали эти животные. Например, когда Мао Цзэдун решил истребить воробьев, так как они массово пожирают зерно, ему позднее пришлось импортировать их заново из Советского Союза, когда вредители, которых они сдерживали, стали размножаться с катастрофическими последствиями для экологии. Общества не меньше, чем экосистемы, могут иметь внешне абсурдные или вредные черты, устранение которых, однако, наносит еще больший вред. Возможно, это одна из причин, по которой Эдмунд Бёрк и его последователи так настаивали на своей критике рационалистского институционального замысла.