Объявлен в розыск

А кино! Любое кино, какое захочешь можно найти на ю-тубе. Да, дисплей конечно маленький на телефоне, ну а взять первые телевизоры? Эти, КВНы? Там экранчик был почти такого же размера. Линза здоровая правда стояла… Зато телефон можно с собой везде брать. Хоть в кровать! И если уж что-то особенное разглядеть надо, телефон можно к глазам поближе поднести. А тот КВН разве поднесешь? Разве что сам подползешь вплотную. И сидишь, уткнув свой нос в экран, зад оттопыря, пока мамка по энному заду шлепка не даст.

А телефон-то еще чем хорош — надоело тебе смотреть, или там, отлучиться куда надо, поставил на паузу, и топай по своим делам. А потом можно включить с этого самого места, когда тебе удобно. Не понял с первого раза, что тебе там показали? Отмотай назад и смотри заново. Сплошные преимущества. А новости?! Тут, в Интернете этого добра завались! Поболе, чем в телевизоре. Знай только фильтруй, да лапшу с ушей отряхивай.

Короче, оценил Михалыч новый телефон по достоинству. С лучшим другом меньше общался, нежели с телефоном. Потому что по телефону и с другом пообщаешься, и с Клавдией Васильевной, и с сыном, и с внуком. А тот — даром, что малец, такие видосы пришлет, закачаешься. И где берет-то их, в школе что ли им выдают?

И вот дружок-то, Иван Филиппыч, возмущаться стал, что, мол, он — Михалыч, совсем в телефоне поселился. С ним теперича каши не сваришь, на рыбалку нормально не сходишь и пивка по выходным не попьешь. Все, пропал Михалыч, осовременился и отелефонился, что та молодежь сопливая… как их? Тинеджеры, во!

— Тинеджеры, — передразнил дружка Михалыч, — не знаешь, так не говори! А правильно говорится ти-нейд-же-ры. Понял? Повтори!

— Вот еще, — закипятился Иван Филиппыч, — буду я повторять слова всякие иностранные. Что у нас своих, русских слов нету? Шантропа, она и есть шантропа.

— Сам заикнулся, сам! — наскакивал Михалыч, — но сказал неправильно. Что за шантропа? Слово-то какое старорежимное. У нас прогресс семимильными шагами шагает, а ты все — шантропа…

— Зато это русское слово. Пусть старое, но понятное. Не то, что твоя иностранщина! — не отступался Иван Филиппыч.

— Русский язык тоже должен обновляться. Пусть появляются разные новые слова, международные. Маяковский тоже внедрял новые слова. Они назывались неологизмы.

— Ну, ты далеко не Маяковский, — язвительно заметил Иван Филиппович, — ишь, гизмы какие-то выдумал.

— Ну так я не сам придумал это слово, — огрызнулся Михалыч.

— А ты придумаешь… Скоро и не такое придумаешь со своим телефоном. Совсем свихнешься, прости Господи. Как говорится, крыша съедет. И будешь совсем ку-ку, — Иван Филиппович покрутил растопыренной ладонью у виска, — а все твой телефон. Жить без него не могешь.

— Ах, не могу?!

— Не могешь!

— Да в руки больше не возьму эту балалайку! Никогда в жизни!

Михалыч грохнул телефон об стол.

— Все, телефоном я пользоваться больше не буду! Ты меня еще не знаешь! Мужик сказал, мужик сделал!

Михалыч скрестил руки на груди и замолчал, посапывая от обиды. И тут его накрыл страх — а как жить-то теперь без телефона? Без ю-туба этого. Без сообщений от Клавдии Васильевны. Но гордость не позволяла ему идти на попятный. Он уже сожалел о сказанном. И чего, спрашивается ляпнул, про это самое «никогда»? Сказал бы уж неделю или три дня. Но Михалыч был вреден и упрям. Иногда сказанное им в сердцах оборачивалось против него же самого, но он не желал признавать свое поражение, и от этого немало страдал.

Иван Филиппыч все это знал про своего друга, как никак больше полусотни лет дружба их длится. И не раз выручал дружка своего, поворачивая ситуацию так, чтобы Михалычу помочь, и в то же время, чтобы тот от своих убеждений не отказывался. Но в этот раз Иван Филиппыч, что говорится, полез в бутылку. Внезапно у него случилась вспышка вредности. То ли бури какие магнитные, то ли Меркурий ретроградный разбуянился, то ли луна не в той фазе, но Иван Филиппыч вопреки своему доброму и покладистому нраву уперся, встал в позу.

— Ну-ну, — заявил он, — в руки, значит, не возьмешь? Посмотрим, посмотрим, хватит ли у тебя выдержки…

Михалыч яростно схватил телефон. Иван Филиппыч слегка побледнел. Он, было, подумал, что бросит Михалыч телефон в сердцах о стенку. Но нет, тот просто выключил его и дрожащими от волнения и переизбытка эмоций руками затолкал в коробку, а коробку убрал в шкаф. С громким стуком хлопнул дверцей шкафа и повернулся к своему дружку.

— Ну, что, убедился?!

— Не знаю. Не знаю… — вместо того, чтобы успокоить друга, Иван Филиппыч еще больше заводил того. — Ну, выключил, ну, спрятал. А на сколько тебя хватит? Через час его снова и включишь.

— Иди-ка ты, Ваня, — зловеще произнес Михалыч. — Иди домой, пока я тебя сам не выгнал, ретроград хренов, поборник нравственности.

Иван Филиппыч спешно ретировался, а Михалыч устало опустился в кресло. Эх, а еще друг называется! Он с грустью смотрел в окно. За окном светило солнышко, желто-красные деревья великолепно смотрелись на ярко-голубом небе.