Обитатели стен

Возможность предоставлялась всем. От вождя — до последнего карапуза, способного повторить катехизис Науки Предков, — все по очереди взбирались на Сцену, или на Эшафот, сооруженный женщинами. Всем не терпелось излить месть Человечества на объявленное чуждым существо в знак того, что когда-нибудь совместными силами будет сделано с Чудовищами, укравшими их мир.

Сара-Лекарка первая начинала церемонию, а затем она стояла на самом верху сооружения и внимательно наблюдала за происходящим. В ее обязанности входило следить, чтобы никто не увлекался, чтобы каждому досталась справедливая доля и чтобы даже к концу церемонии жертва еще дышала. Потому что в конце все сооружение сжигалось вместе с его окровавленным пленником — как символ того, что Чудовища обратятся в пепел, который будет рассеян и сгинет навсегда.

«И Человечество вернет себе свое, — распевала она, пока пещеру освобождали от обгоревших останков. — И канут в небытие Чудовища, исчезнут на веки вечные. И никого, кроме Человечества, не останется на Земле».

Затем все переходили к трапезе, после которой начинались танцы и песни. Мужчины и женщины бегали друг за другом в тусклых коридорах, дети с улюлюканьем носились по обширному центральному коридору, немногочисленные старики засыпали с довольными улыбками на лицах. Все чувствовали, что каким-то образом отомстили Чудовищам. Все в какой-то мере ощущали себя хозяевами Вселенной, каковыми когда-то были их предки.

Эрик вспомнил и то, что он сам делал в таких случаях, подражая старшим. Судорога ужаса пробежала по его телу. Он сжался и напряг все мышцы, чтобы прийти в себя.

Наконец способность мыслить снова вернулась к нему. Только он не хотел ни о чем думать.

Неужели те, другие, нелюди испытывали такой же тошнотворный ужас, дожидаясь завершения строительства Сцены? Неужели они так же дрожали, и пот катился по их спинам, неужели они ощущали тот же жалобный вой внутри себя и болезненные судороги предчувствующей мучения плоти?

Ему никогда это раньше не приходило в голову. Он всегда воспринимал их как нечто, находящееся за пределами человеческого мира, как символ всего чуждого. Их чувства волновали его не больше, чем переживания тараканов, обитавших там, где хранится пища; их просто давили — быстро или медленно — кому как нравилось. Так же поступали и в этом случае: нельзя сочувствовать тараканом, потому что невозможно представить себя на их месте.

Но теперь, когда собирались расправиться с ним самим, Эрик понял многое. Он все-таки человек — что бы там предводители Человечества ни заявляли — он остается человеком. Он испытывает человеческий страх и отчаянное человеческое желание жить.

Значит, то же самое происходило и с другими. Нелюдями, которых он помогал рвать на части. Они были людьми. Людьми в полном смысле этого слова.

Они сидели здесь так же, как он… Сидели и ждали…

Только дважды на его памяти члены Человечества объявлялись нелюдями. И случалось это очень давно, еще до того, как он стал послушником. Эрик попытался вспомнить, какими были они при жизни: он хотел почувствовать это, чтобы ощутить хоть какую-то связь, хоть с кем-нибудь, пусть даже с мертвецами. Лучше мертвецы, чем этот израненный окровавленный человек рядом с ним, погруженный в полубезумный бред, с разбитой головой и пронзенной грудью.

Какими они были? Бесполезно. В первом случае память рисовала лишь неясный образ орущего существа в тот момент, когда вокруг уже зажигался костер. Никаких человеческих признаков — ничего даже похожего на человека. А во втором…

Эрик резко выпрямился и напряг руки. Второй человек, объявленный нелюдем, сбежал! Как ему это удалось, Эрик так никогда и не узнал: он только помнил, что охранника жестоко наказали, и отряды воинов долго еще разыскивали беглеца по самым отдаленным коридорам.

Бегство. Вот что! Он должен бежать. Объявленный вне закона, он не имел никаких надежд на снисхождение, на смягчение приговора. Религиозное значение готовящейся церемонии было слишком важным, чтобы ее могло нарушить что-либо менее существенное, чем исчезновение главного действующего лица.

Да, именно бегство. Но как? Даже если ему удастся освободиться от ремней, которыми крепко связаны руки за спиной, у него все равно нет оружия. Охранник у входа тут же проткнет его копьем. Но даже если это не удастся охраннику, снаружи его ожидают другие — все воинство Человечества. Почти…

Как? Как? Он заставил себя успокоиться и принялся тщательно обдумывать все возможности. Он знал, что времени остается мало. Очень скоро строительство Сцены будет закончено, и за ним придут представительницы Женского Сообщества.

Эрик попытался развязать узлы, стягивавшие его руки, возлагая, впрочем, очень мало надежды на успех. Если бы ему удалось освободить руки, он мог бы незаметно подползти к выходу, внезапно вскочить и броситься наутек.

Даже если его проткнут копьем, разве это не будет лучше и быстрее, чем то, что его ожидает?