Обитель

— Теперь тут обижают семь тысяч человек, — говорила Галя о том, что, видимо, давно хотела сказать. — А до сих пор тысячу лет секли всю Россию! Мужика — секли и секли! — Артём поёжился: их точно сейчас услышат, как она всё это объяснит? Что проводит лекцию заключённому Горяинову? — Всего пять лет прошло — но кому сейчас придёт в голову отвести взрослого человека на конюшню, снять с него штаны и по заднице бить кнутом? — почти уже кричала Галя. — Ты не думал об этом? Как быстро все про всё забыли!

— Зато здесь бьют дрыном по голове, — сказал Артём глухо: это самое малое, что мог сказать.

— И что? — спросила Галя с вызовом, сузив бешеные глаза.

— Мне казалось, что так не должно быть при новой власти, — сказал Артём, ни о чём не думая: а с чего ему было молчать теперь.

— Не так склалось, як казалось! — чьими-то чужими словами выкрикнула Галя, лицо её было яростным и неприятным, она привстала с таким видом, словно хотела ударить Артёма по лицу, раскарябать его щёки и глаза до крови, чтоб ему было больно, больно, больно — больнее, чем ей.

Артём тоже встал, — она крикнула: «Ты!..» — хотела, наверное, добавить обычное здесь «…шакал!» — но не стала — ногами они растревожили пыль, стало противно дышать, — «…тварь!» — наконец придумала она и ударила даже не кулаком, а будто бы когтями в грудь, под левое плечо. «Прекрати!» — тоже почти выкрикнул он, схватил её за руку, рванул к себе, он явно был сильнее, но она тоже оказалась цепкой, сначала упиралась, потом вдруг со злобой и всерьёз вцепилась зубами ему в кисть руки, Артёму некуда было деться: не орать же, он зажмурился, стиснул челюсти, терпел, было действительно больно, и сразу потекла кровь по руке — прокусила ведь, ты посмотри…

Галя отпрянула, он тут же перехватил своё запястье рукой, сжал рану.

Она стояла с сияющими глазами: что? понял? ты же всё понимаешь — ну так понял ещё раз?

Крови у неё на губах почему-то не было.

Артём дышал через нос.

— Испакостил меня, ещё и ведёт контрреволюционные разговоры, — сказала Галя прочувствованно, будто бы свершив месть.

Артём ещё почти минуту смотрел молча, потом засмеялся: это было смешно — про разговоры.

Она тоже попыталась засмеяться, но вдруг заплакала. Артём впервые видел её слёзы и напугался.

— Галя, — позвал он и приобнял её, ожидая, что оттолкнёт, но она не оттолкнула. Но и не приникла. Плакала негромко, не жалостливо, но уверенно — словно надо было отплакаться немедленно.

Он попытался повернуть её лицом к себе, и она наконец поддалась, повернулась.

Вдруг он сказал ей прямо в пахнущий его кровью рот:

— Я люблю тебя.

Она услышала, но вела себя так, словно ничего не было.

Чуть отстранилась, руками вытерла лицо: оно было не раздражённое, но и не приручённое уже — а просто лицо.

— Для женщины надо хлопотать, голуба, — сказала она, не глядя на Артёма и чуть разглаживая заплаканные веки и растирая щёки. — Ты, кстати, помнишь, что тебя могут расстрелять в любой день? И как мне быть? Когда я хочу платок с разводами, баретки с резинками и пудру «Лебяжий пух»?

— Ты похлопочи, — сказал Артём тихо с ударением на «ты». — А потом вся твоя жизнь будет как лебяжий пух.

— Я похлопотала. Сторожем должен был идти ваш владычка Иоанн, а пошёл ты. А батюшка больницу сторожит и двор возле неё метёт.

— Выпусти меня — я буду хлопотать, как последний раб, — повторил Артём.

— Выпущу, — вдруг просто ответила она, и тут же: — В театр идём завтра? Премьера.

И, не дожидаясь ответа, взяла сумку и направилась к выходу.

— Галя. Работать мне где? — спросил Артём, чувствуя себя мелко и стыдно.

— Ты сторож? Вот и сторожи. На тебе ответственность, — ответила она, не оглядываясь, и, выйдя, быстро начала спускаться вниз по лестнице.

Через несколько минут Артём шагнул следом. У дверей, когда закрывал чердак, его едва не хватил удар — на полу, возле входа, полуголый, сидел беспризорник, леопард, хлопал глазами, ничего уже от голода и одичания не боясь. Среди всех эти погорелых росписей и прокопчённых святых он выглядел как натуральный малолетний чёрт.

— Брысь, чтоб тебя! — с перепугу выругался Артём, чуть не выронив ключ.

Тот даже не двинулся, набрал в рот соплей погуще и сплюнул.

Чего ему было надо — неясно. Подслушивал, нет? Тут такое происходило.

Артём уходил с опаской, торопясь: вдруг да и бросится на спину этот чертяка.

Отпустило, едва увидел взрослых лагерников при свете: блатарей, доходяг, шваль человеческую — все свои, хорошо.

— Прибрался, матери твоей бис? — спросил внизу дневальный.

— Иди, проверяй, — ответил Артём через плечо. — Чистота как в детской.

Вышел на улицу, поднял голову.

Два окна в погорелом соборе.

* * *

Они встретились глазами, когда он заходил в зал. Место Артёма было ровно перед Галей, в третьем ряду.

«Она нарочно так, — догадался Артём. — Чтоб я думал про неё весь спектакль».

В последний миг перед тем, как сесть, Артём поднял глаза и увидел в невысокой боковой ложе Эйхманиса. К счастью, тот разговаривал с кем-то и Артёма не заметил.

Артём поскорее уселся, чувствуя, как голова гудит от прилива крови. Не без труда справился с желанием сползти под ряды и там затаиться.