Обитель

— У меня есть. Если там красноармейский наряд… и захотят арестовать… надо будет их убить. Ты слышишь меня? — она неприятно лязгнула зубами — словно зубы её были железными и попали на железо.

— Да, Галя! — ответил Артём, и её имя тоже показалось железным.

Он совсем не боялся.

* * *

Нашли удобный заход к пологому берегу.

Артём спрыгнул в воду метра за три от берега: думал, будет помельче, но оказалось почти по пояс, сапоги к тому же невозможно скользили — пока, чертыхаясь, взял эти три метра и потом за верёвку вытянул катер, устал так, словно шесть часов баланы ворочал, — весь дрожал и подташнивало.

Хотя у него и силы были не те после Секирки.

Еле отдышался и весь изошёлся длинной слюной.

Ноги промокли, всё хлюпало и причавкивало под пятками.

Когда заглушили мотор, стало непривычно тихо и не по себе. Словно рокотанье двигателя отгоняло злых духов, а теперь они могли слететься.

Похоже, на острове никого не было.

Артёма знобило, он хотел как можно скорей улечься и как можно дольше спать.

Но сначала, чтоб втащить лодку на берег, пришлось её разгружать. Лазил туда-сюда, словно в дурном сне. Содрал ноготь. Держал палец во рту, как младенец. Из-под ногтя подтекала солёная жидкость.

Галя ушла куда-то по своим делам. Вернулась, когда он в одиночку втянул лодку почти до середины.

— Сползает, — сказала Галя строго.

Если бы Артём ушёл на две минуты по нужде — что давно собирался сделать — лодка бы уползла в море. И они б умерли на острове. Или дожидались бы здесь чекистов, как зайцы, угодившие в силки. Повизгивали бы только от ужаса…

…Пока Галя держала верёвку внатяг, не давая лодке сползти, Артём, почти неживой, ворочал валуны, загоняя их под киль.

«Сдохну… — повторял иногда. — Сдохну…»

Галя выбрала место для сна.

Примус не разгорался.

Артём, морщась от боли — ноготь, чёртов ноготь, — прочистил примус конским волосом, разжёг.

Пошли тёплые волны и запах, — но самого тепла было мало.

— Костёр теперь, — сказала Галя. — Нужен костёр.

Сырой, с залипающими глазами, в хлюпающих сапогах, Артём пошёл нарубить дров — нашёл два деревца, местные берёзки, они стелилась к земле и топору поддавались еле-еле…

Или руки уже не слушались.

Когда Артём вернулся, с ветреной стороны было вывешено одеяло, надетое на две лопаты, и вырыта ямка — чтоб удобнее было разжечь огонь.

Артём, кое-как управляясь с топором, нарубил щепья.

…Появился огонь — это было так радостно, как будто затеплилось само спасение, и его можно было рассмотреть, прикоснуться к нему быстрой рукой.

Они присели у костра, не столько греясь, сколько защищая огонь от ветра.

Артём снял сапоги, один носок сполз — пришлось лезть за ним рукой в сапог — вытащил и не носок уже, а кашу из шерсти и навоза, такой кашей можно, к примеру, маленького чертёнка покормить с ложечки. Сжал в дрожащей от усталости руке, потекло по пальцам густое и склизкое.

Долго и неумело сушился у огня.

Галя наблюдала всё это с иронией — способность к которой, к слову сказать, всегда признак женского ума: Артём откуда-то знал об этом раньше.

Через полчаса Артём застал себя с банкой масла в одной руке и банкой сахара в другой.

Банки эти поочерёдно отдавал Гале, а потом они снова менялись. Ели всё это ложкой, которая стала вся сахарная и масляная. Объедение необычайное — только ложка казалась тяжёлой, как свинцовый половник.

Запивали чаем, Артём, спалив всю пасть, выпил уже три кружки. Во рту болтались ошмётки обгоревшей кожи. Без жалости влезал пальцами в рот и обрывал.

Телу всё равно было прохладно, и время от времени становилось ещё холоднее — как будто чай жёг только глотку и то место посредине груди, где он тёк, остывая уже внизу грудной клетки.

Галя кое-как поставила недопитую кружку чая. Глаза у неё слипались.

— Не спала, — призналась ему. — Нервничала.

— Кто-нибудь убегал… из лагеря? — спросил Артём, прожевав и вытерев губы рукавом.

«Кажется, и правда пока не сдохну…» — признался себе.

— А вот только что, летом… один… — сказала Галя. — Рассчитал, куда идут морские течения, привязал себя к бревну и отправился на нём в путь. До материка.

— И что?

— Выбросило на берег, — сказала Галя не то чтоб сопереживая, но с некоторым сочувствием. — Все кости переломаны, череп разбит так — как будто… молотом били. О скалы, наверное… не успел отвязаться. Или нахлебался до этого… Не знаю.

Осеннее дерево чадило.

Артёму хотелось укрепиться в их удаче, и он снова начал расспрашивать Галю о том, что может случиться с ними.

— Может мотор сломаться, — сказала Галя. — Но у нас есть мачта и парус, и мы… попробуем так дойти тогда. Я немного умею, и Фёдор показывал — у него брат — моряк… И местные монахи учили… Тюлений староста — он тоже учил… Ещё может начаться шторм. В таком случае мы утонем — и нас опять же не найдут, — как умела, засмеялась она, — …хотя через день-два мы, наверное, пойдём неподалёку от западного берега, чтоб в случае чего можно было попытаться прибиться…

Артёму очень сильно захотелось поцеловать её в губы, обнять: как сестру.