Обитель духа

В воздухе восхитительно пахло копченым мясом и хуль – жирным студнем из разваренных бараньих ног, душистых степных трав, дикого лука и ячменя. Запах был такой, что Илуге приходилось сглатывать наполнявшую рот слюну. Над летним становищем плыли сиреневые завитки дыма с тонким запахом ольхи и трав. В преддверии праздника суетились женщины, озорничали дети, пользуясь тем, что взрослые заняты.

Праздник Йом Тыгыз, праздновавшийся в день осеннего равноденствия, знаменовал поворот Вечно Синего Неба на юг. Там, наверху, в небесном шатре, расшитом синим шелком с серебряными звездами, старик Ыых распускает шнур, сплетенный из волос утопленников, и достает из сундуков белые войлоки. Это значит, что скоро заметут метели и степь станет белой. Пора откочевывать в более южные края. Перед долгой дорогой следует забить часть отар на шкуры и мясо. Йом Тыгыз и следующий за ним месяц йом, – пожалуй, самый приятный месяц из двадцати четырех в степном календаре. Степь поутру серебрится от инея, воздух прохладен и свеж, а небо, будто ручей весной, – прозрачное и холодное. Высоко в небе старуха Ен-Зима, жена Хозяина, уже выгнала провинившихся птиц из своих владений, и, печально крича, они покидают насиженные места.

Наверное, у его народа были свои верования, рассеянно подумал Илуге, запрокинув голову, чтобы проводить взглядом длинный клин плывущих над ним журавлей. Вечное Синее Небо и Старика со Старухой почитали все степные племена, но у каждого были свои легенды. Ичелути, у которых он жил раньше, например, производили свой род от Журавля-стерха, и рассказывали, что от их прародительницы – Журавлиной девы Елань и Старика родился первый охотник из рода. А журавли улетают каждый год потому, что Старуха может их заморозить в отместку за свершенное Еланью.

– Тучных тебе стад и силы в чреслах! – Вычурное приветствие, каким обычно приветствовали важных гостей на торгу, вместе с залихватским смешком в устах Баргузена звучало не без издевки. Он всегда так обращался к Илуге, и тот мог бы не оборачиваться, чтобы увидеть друга. В отличие от светлокожего рослого Илуге Баргузен был настоящим сыном ветра, как себя обычно величали степняки, – невысокий, гибкий, с поджарым смуглым телом и худым скуластым лицом. Его волосы были странного цвета – почти черные пряди чередовались с красно-коричневыми, глаза поблескивали гагатом. А уж его манера себя вести была просто невероятно дерзкой для раба, но парень все время умудрялся балансировать на грани, которая отделяет забавную шутку от оскорбления. Баргузен был одним из тех, кого купили в племя в тот слякотный весенний день пять зим назад, вместе с Янирой и Илуге.

– И тебе того же, – проворчал Илуге, чувствуя себя рядом с Баргузеном каким-то увальнем. Их дружба была предопределена в тот момент, когда обоих вытащили из кожаных мешков, царапающихся и шипящих, как диких котят, и они вместе вошли в становище косхов. Она выдержала и испытание временем, и острым языком Баргузена.

Баргузен уселся рядом с Илуге на жесткую пожухшую траву и осведомился:

– По какому случаю безделье? Хораг что, ослеп?

– Сам ты ослеп, – беззлобно огрызнулся Илуге. – Сегодня Ночь Посвящения, а сын Хорага будет среди тех, кому предстоит пройти Обряд.

Сын Хорага, Хурде, был моложе Илуге и Баргузена. Но рабов не посвящают в мужчины. Лоб раба никогда не пересечет полоса священной татуировки, и рабу никогда не нарекут тайного имени, которое будут знать только свидетели Обряда.

Видимо, Баргузен тоже подумал об этом, потому что внезапно помрачнел.

– А что поздно вернулись? – Он резко сменил тему и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать горизонт, где плавно перетекали одна в другую сопки с выщербленными ветром круглыми боками.

– Старуха пришла слишком рано – началась метель, – бесцветно ответил Илуге. Его мысли, как и мысли Баргузена, были далеко, – с теми двенадцатью юношами, которых сейчас всей семьей собирают для ночного посвящения, норовя угостить самым вкусным куском. – Мы вчетвером остались. Пришлось туго. Вот, вернулись недавно.

Он не хотел думать о том, что произошло. Так бывает. Смерть – властелин степей, и неизвестно, кого возьмет себе следующим. Проще не думать об этом вовсе.

– Не выйдет из тебя сказитель, – разочарованно протянул Баргузен. – Слова из тебя не вытянешь, клянусь Небом. Вон Тургх уже вовсю хвастает, а сам, насколько я его знаю, скорее, обмочился там на месте! Говорит, десять волков завалил. Голыми руками!

Илуге хмыкнул.

– Может, и десять. – Он, правда, при этом лукаво ухмыльнулся. – Я не считал. Всякое бывает…

– Если и бывает, то не с ним, – фыркнул Баргузен. – А Эсыг-то вот обронил, что без тебя ему б туго пришлось. Тьфу, что ты покраснел, ровно невеста! Нет, чтобы другу свои подвиги поведать…

– Разве ж это подвиги? – горько усмехнулся Илуге. – Скотине хвосты крутить…

– А ты бы чего хотел? – поднял бровь Баргузен.

– Стать воином, – вырвалось у Илуге, прежде чем он сумел остановиться. – Пойти на ичелугов! Отомстить им!