Обитель любви

Он уже выходил из гостиной, перешагивая через коробки с книгами, как вдруг увидел валявшийся рулон бумаги с какими-то чертежами. Во взгляде у него вспыхнуло любопытство. Что это? Он поднял рулон и развернул. Это были чертежи Три-Вэ. Вот уже несколько месяцев как брат уехал из Лос-Анджелеса, и его отсутствие несколько приглушило ненависть Бада. Теперь он уже нашел в себе силы взглянуть на эти бумаги. Это был набросок устройства локомотива, работающего на нефти. Он нахмурился. В этой комнате, где все напоминало об Амелии, он не мог сосредоточиться.

— Не забудьте, — сказал он. — Белье и фарфор не продаются!

Главный аукционер тяжело спустился вниз по лестнице.

— Но вы сначала говорили только о белье...

— Белье и фарфор и... если уж на то пошло, то и пианино.

Все эти вещи пришли в дом вместе с Амелией после свадьбы.

— Но это «Бехштейн». За него много дадут, — сказал аукционер, которому причиталось двадцать процентов от сделки.

— Я же сказал! — рявкнул Бад.

Вновь скрутив чертежи в рулон и зажав его в кулаке, Бад вышел из дома и стал спускаться с холма в направлении «Надо».

Шлюха, с которой он жил на этой неделе, нежилась в его постели. Он крикнул из гостиной:

— Тебе пора, милая.

— Ладно, Бад, я остаюсь. Ты мне можешь больше не платить.

— Дорогая, деньги тут ни при чем. Просто я готов сорвать новый цветок.

Девушка — блондинка с роскошными формами — поднялась с кровати, оголив свои прелести. Бад сел за письменный стол у окна, включил лампу и развернул бумаги. Она подошла к окну и на виду у всей Спринг-стрит обняла его за шею и прижала его голову к своей полной груди. Он сунул ей пятидолларовую банкноту.

— Я занят, так что проваливай, — сказал он и добавил: — Малышка.

Обиженно поджав губы, она ушла.

В чертежах Три-Вэ было больше воображения, нежели трезвого расчета. Однако Бад успел достаточно поработать с братом, чтобы уловить суть его идеи. Форсунка будет впрыскивать нефть и пар в топку. «Пар, на мой взгляд, важная составляющая», — подписал Три-Вэ под одним из набросков. Бад насупился. В нем вызвали раздражение эти слова: «на мой взгляд». Горечь, с которой он всегда думал о Три-Вэ, не уходила.

Он внимательно принялся изучать чертежи. Время от времени добавлял какие-то детали, исправлял линии. В этом проявлялось внутреннее различие между двумя братьями. Три-Вэ был творцом идеи, но терял интерес к ней задолго до ее осуществления, Бад мыслил категориями полезности. Он не мог создать нового, но, с идеей в руках, был способен заставить ее работать.

«Да, — думал он, наливая виски. — Вот он, рынок, в котором нуждается наша калифорнийская нефть». Он выпил и вновь вернулся к чертежам. Работал всю ночь, вымарывая явно нереальные наброски. Так и не прилег. Просидел над чертежами и весь следующий день, а когда на город опустились сумерки, растянулся на незаправленной постели, которая еще хранила запах шлюхи и ее дешевого фиалкового одеколона. «Кровать, на которой я спал с Амелией, уже продана, — думал он. — Почему я не отдал им фарфор, белье и пианино? Все равно я больше не смогу смотреть на них без боли».

Он встал и вернулся к столу, уставился в чертежи. «Есть только один способ узнать, работает это или нет, — подумал он, — найти локомотив».

6

Ранним утром спустя неделю Бад ехал по булыжной мостовой Маркет-стрит в Сан-Франциско. Июльский дождь барабанил по крыше кеба. Рядом на сиденье лежал портфель из свиной кожи. В нем были свежий воротничок и светокопии чертежей. Несколько последних дней Бад провел у профессора О'Дея, который раньше работал в лаборатории «Юнион ойл», а теперь был прикреплен к «Паловерде ойл». То прикладываясь к бутылке виски, то отстраняя ее от себя, Бад смотрел через узкое профессорское плечо на появляющиеся тщательно выверенные светокопии.

Колеса скрипели и хлюпали по грязной мостовой. Кеб завернул за угол и остановился. С портфелем в руке Бад вошел в холл «Палас отеля». Швейцар взял его чемодан. Бад что-то спросил у него шепотом, тот так же шепотом ответил и получил за это щедрые чаевые. Бад пересек просторный и роскошный вестибюль и зарегистрировался. Он сам отнес портфель в свой номер. В парикмахерской он подставил лицо под горячие полотенца, мыльную пену и сверкающую бритву. Волосы ему спрыснули лавровишневым одеколоном. Вернувшись в номер, он пристегнул свежий воротничок и еще раз повторил про себя аргументы, с помощью которых надеялся пробиться сквозь заслон из многочисленных слуг, секретарей и прочих. Потом он вышел из номера и быстро зашагал по длинному, устланному ковром коридору к номеру 407. Он постучал.