Облава

— Тихо ты, умник! — ощерился Рябов. — Что ж я, по-твоему, к старику звонить стану?.. — На том конце долго не открывали. — Можете позвонить диспетчеру проверить, уважаемая! — снова прокричал в микрофон Рябов, — Техник Савельев я из райотдела Мосэнерго!

Похоже, эта аттестация убедила наконец старушку из пятьдесят шестой квартиры — электронный замок щелкнул, и капитан Рябов толкнул тяжелую железную дверь.

В темном прохладном подъезде было тихо. Они, не встретив по пути никого, поднялись на пятый этаж и подошли к обитой дерматином двери. Ситуация повторялась. С той лишь разницей, что сейчас им не потребуется колупаться отмычкой в дверном замке.

Рябов нажал на звонок.

За дверью раздалось шарканье тапочек. Капитан уже приготовился гнать хозяину квартиры какую-нибудь туфту, но, к его удивлению, Львов совершенно безбоязненно отомкнул дверь и распахнул ее перед прибывшими.

«Наверное, ошибка», — решил Львов, когда услыхал в трубке городского телефона короткие звонки. Кто-то спутал номера, или коммутатор на АТС шалит… Герасим Герасимович уселся в кресло и стал обдумывать только что состоявшийся разговор с Игнатовым. В этой игре на большие деньги, затеянной по обоюдному согласию криминальным авторитетом Варягом и «серыми кардиналами» Кремля, у него был свой интерес. Не только финансовый, но и идеологический. Как опытный и много повидавший на своем долгом веку чиновник, Герасим Герасимович понимал, что по большому счету в России как было, так и осталось двоевластие — вроде того, о котором когда-то писал статейки вождь мирового пролетариата. Только тогда, в семнадцатом году, власть в России располовинили два враждовавших политических лагеря, после чего в стране надолго восстановилась самая что ни на есть абсолютная монархия. И только после смерти усатого самодержца постепенно, с середины пятидесятых — начала шестидесятых, государство незаметно как бы расслоилось на два социальных уровня: наверху всем заправлял советский партийно-хозяйственный актив во главе с членами Политбюро да ЦК под прикрытием всемогущих карательных ведомств КГБ и МВД, а внизу, в тени, властвовали воры разных мастей да рангов — от самодеятельных жуликов вроде так называемых «расхитителей народной собственности» и «цеховиков» до потомственных воров в законе, сумевших уговорами и угрозами собрать неорганизованных жуликов и местных партийных вождишек под свою крышу и создать второе мощное теневое государство, в котором закон и порядок поддерживался наиболее авторитетными паханами. А потом, в начале восьмидесятых, а особенно при Горбачеве, когда новоявленные «перестройщики», сломав старую государственную машину, новую так и не сумели вовремя отстроить, теневая российская власть резво поперла вверх, сметая на своем пути всех и вся и создавая на руинах бывшего «союза нерушимого» свою систему…

Многим, особенно из тех, кто, оттесняя старую советскую номенклатуру, проник во власть на волне разрекламированной «перестройки», такое положение вещей не нравилось. И самые горластые попытались даже возглавить «необъявленную войну» с преступностью, да что толку… если она захлестнула всю страну снизу доверху. Кому-то очень быстренько заткнули рты, кого-то отнесли на кладбище, кто-то сам вовремя заткнулся, поняв бесполезность и рискованность «войны» объявленной. И, быстренько уяснив личные материальные и моральные выгоды, они от активных действий отказались, сохраняя статус-кво.

А вот старая советская гвардия, к которой принадлежал и Герасим Герасимович Львов, тоже смекнула, что дряхлеющему на глазах государству, возглавлявшемуся дряхлыми вождями, настоятельно требуется сильная встряска, решительное расставание с прошлыми догмами, смелый возврат на магистральный путь мировой истории. И сам Герасим Герасимович, водивший давнюю дружбу с председателем КГБ и не раз в свое время имевший с Юрием Владимировичем доверительные беседы с глазу на глаз, прямо предлагал шефу осуществить кое-какие интересные затеи в народном хозяйстве, о которых ему много чего порассказал его старый приятель академик Нестеренко и которые давно уже применялись в так называемом «теневом секторе». Но Юрий Владимирович, в силу присущей ему осторожности и сдержанности, и слышать ничего не хотел, упрямо продолжая двигаться по проторенному пути…