Облава

– Мы боремся, – упрямо повторил Михальцевич. Он набрал вокруг себя сухих веточек, листьев, поджёг. Синий дымок потянулся под крону берёзы, завис в ветвях. Оторвал и кинул в костерок лоскут бересты – он скрутился, подёрнулся жирной, чёрной копотью. – Мы воюем теми же средствами, какие применила против нас эта чернь. Что они сделали с элитой русского народа, с её мозгом и сердцем? Нищими пустили по миру. Истребили. А мы что, должны были покориться? Вы стихи знаете их красного пиита: «Смиренно на Запад побрело с сумой русское столбовое дворянство». Верно, мы с сумой остались, нищими…

– Все так, поручик, так. Наша трагедия, трагедия дворянства и всех просвещённых сословий, в том, что допустили этот кровавый хаос. Надо было предвидеть его лет за сто.

– Илларион Карпович! – воскликнул Михальцевич. – Что это вы так раскисли? Что с вами? У нас же все идёт не худо. Граница близко. Документы на руках. Наскучит или припечёт пятки – смотаемся: я – на запад, вы – в свою тмутаракань.

– В тмутаракань на вечное прозябание и жизнь под страхом. О боже мой, сколько же нас уже погибло. Безымянных и забытых своим же народом. И сколько ещё погибнет…

– Илларион Карпович! – взмолился Михальцевич. – Хватит душу травить. Давайте лучше что-нибудь весёлое вспомним. – Он так же, как и Шилин, хватил фуражкой о землю, натужно улыбнулся, показав зубы с двумя золотыми коронками, уставился выпуклыми своими глазами на Шилина. – Припомнился мне случай. Просто анекдот, нарочно не придумаешь. Служил в штабе округа полковник с презабавной фамилией – Босой. Однажды прибыл он в наш полк и со станции позвонил в часть, чтоб за ним приехали. Солдат-телефонист доложил мне – дежурному: «На вокзале полковник босой сидит, просил забрать его оттуда». Я взял несколько пар сапог, еду на вокзал. Ходим, спрашиваем, где тут разутый офицер сидит… Каково? – И Михальцевич захохотал, приглашая посмеяться и Шилина.

– Не смешно, – сказал Шилин, однако улыбнулся. – Придумай что-нибудь повеселее. – Он иронически оглядел Михальцевича, задержал взгляд на его лысине. – А отчего у тебя, молодого, волосы повылезли?

– Не повылезли, а попрятались… Повеселее что-нибудь придумать? Тогда вот послушайте про мою тётку. Была она богата, жила в двухэтажном доме одна с собачкой Пупсиком. Квартирантов не держала. И вот собралась ма танте лечь в больницу и принесла нам на временное содержание Пупсика. А тот Пупсик ничего не ест, даже колбасы. Сказали об этом тётке. «Какой ещё колбасы? – возмутилась она. – Мой Пупсик ест только тушёную капусту под специальным соусом, и всё ему подавайте на мелкой тарелке с краями, выгнутыми, как лист клёна, и непременно чтобы на вас был белый передник…» – И снова захохотал.

– Потешно, – усмехнулся Шилин, зевнул, потянулся. – Спать охота.

– А с кем? – наклонился к нему Михальцевич.

– Да не худо бы к какой-нибудь вдове присоседиться. А то ведь как монахи.

– Вот-вот, – ожил Михальцевич, и глаза его блудливо и алчно помутнели. – Надо. А то плоть бунтует. На всякую молодую женщину смотрю теперь с такой же жадностью, как смотрит пьяница на водку. Эх, сюда бы мою Машеньку-гимназистку. Правда, в последнюю встречу я её отхлестал по щекам. Крутанула с моим же приятелем.

– По щекам? Ты, офицер, дворянин, бил женщину? – Шилин строго поджал губы, нахмурил брови. («Наполеон!» – подумал Михальцевич.) – Женщину бить по лицу нельзя. Это преступно, дико. Её можно расстрелять, повесить, сжечь на костре, но бить по щекам?..

– Ну, это давно было, – попытался оправдаться Михальцевич, так и не понявший, в шутку это было сказано или всерьёз. – Я был тогда в состоянии аффекта. Не думаю, чтобы она, будучи виновата, меня возненавидела. Судьба её неизвестна и, видимо, незавидна. От большевиков сбежала, где-то теперь в Париже. Я песенку о ней сочинил. – Он начал тихонько напевать:

Жила-была МашенькаОколо Рязани,С русою косою,С синими глазами.О любви мечтала,Романы читала,

Средь берёз бродила,Хоровод водила.Но пришёл Октябрь кровавый,Но пришёл Октябрь суровый.Убежала МашенькаДа в Париж далёкий.А в Париже рыжем

Нет рязанской сини,Нет берёзок белых,Нет родной России.

– Так ты же можешь встретиться с нею в Париже, – сказал с ухмылкой Шилин. – Поедешь, построишь женскую баню. Машенька твоя билеты будет продавать, а ты…

– Не надо так, Илларион Карпович. Горько это…

Темнело. Пора было подумать о ночлеге. Неподалёку была деревня Крапивня. Решили зайти сперва в концевую хату, расспросить, что за деревня и есть ли здесь начальство. Заходить в деревни без разведки теперь опасались. Боялись и чекистов – эвон какой след за собой оставили, – и бандитов. От этих, если схватят, тоже добра не жди – и ограбят, и в распыл могут пустить.